Первая международная конференция «КГБ: вчера, сегодня, завтра»

Содержание.

9. Сергей Григорьянц.

Последний выбор спецслужб России.

Дорогие друзья, тема нашей конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра» давно приобрела всемирный, а не узкороссийский характер. И то, что наша конференция посвящена деятельности спецслужб внутри России и в странах, к счастью, почившего социалистического лагеря, никак не уменьшает значение нашего страшного опыта и не снижает напряженного ожидания, сумеет ли российское общество найти политическое и одновременно нравственное решение проблемы, которая никогда еще в мировой истории не была столь трагичной и столь масштабной. Я буду говорить и о том шансе, который дала история российским спецслужбам, дала незаслуженно, и которым они, по-видимому, просто не способны были воспользоваться. Но для этого нужен небольшой экскурс в историю.

Произошел распад советской империи. Медленно и мучительно происходит изменение государственного и экономического устройства. По довольно скромным подсчетам в течение последних 75 лет каждый год существования коммунистического режима обходился человечеству, и в первую очередь России, в миллион жертв. Еще несколько лет назад казалось , что эта раковая опухоль вот-вот уничтожит все человечество. Но монстр рухнул совершенно небывалым образом — без единого в этот период бунта, забастовки или массовой демонстрации. Погиб от своей нежизнеспособности, от экономической неэффективности и жизни в долг, из-за полного отсутствия лидеров, способных реально, а не в соответствии с догмами оценить смертельную для консервативного режима опасность, исходящую от любых общественных перемен. В последние годы вся деятельность советского руководства, казалось, была ведома фатальным инстинктом самоуничтожения. Попытки Горбачева спасти советскую империю напоминали штопание ветхой одежды ниткой, вдетой не в иголку, а в ручку ножа. В гигантской империи не нашлось сил, которые выступили бы на ее защиту, не было сделано ни одной серьезной попытки спасения, путч 19 августа стал лишь доказательством того, что коммунизм уже много лет был подобен Леониду Брежневу: возможно, он не был еще мертв, но и жить был уже не способен.

Преступный режим мог существовать только благодаря преступникам, благодаря номенклатуре, отдававшей приказания палачам, их выполнявшим, многочисленным пособникам и укрывателям. Естественным образом здесь встает вопрос о возмездии. Александр Солженицын с возмущением говорит о несправедливости, о том, что в тысячах кабинетов сидят все те же коммунистические лидеры, сменившие фразеологию и табличку на двери, но сохра­нившие свои привилегии и объем власти. Один из сидящих сегодня в зале, диссидент в третьем поколении, сам немало лет проведший в пермских лагерях, недавно сказал, что мы боролись с коммунистами, а к власти пришли все те же.

За этими словами стоит распространенное представление о восстановлении социального здоровья в обществе через скорый суд над преступниками, моральный остракизм, поражение в правах тех, кто способствовал преступлению. Да и разве борцы с режимом не должны были бы иметь какое-то влияние на государство? Результатом этого простого рассуждения является частое упоминание известных лидеров о преследованиях, которым они подвергались с детства, о демократизме, свойственном им с младенчества. Между тем, в такой форме все эти революционные преобразования абсолютно несправедливы и утопичны и, к счастью для всех нас, неосуществимы.

Начнем с диссидентов. За последние 30 лет в лагерях, тюрьмах и психушках перебывало по политическим причинам не менее 100 тысяч человек. Это — чудовищная цифра, вполне соответствующая тоталитарному режиму. Но ведь всего небольшая часть «сидельцев» стремилась к построению демократического общества. Мы знаем, что тюрьма объединяла монархистов и националистов, принадлежавших к десятку разных народов России, отказников и марксистов-ленинцев более ярых, чем само коммунистическое руководство страны. И, я думаю, что правительство, составленное из диссидентов, было бы хуже любого из тех, что мы видели в последние годы. Более важным является вопрос о пособниках коммунистического режима — администраторах и экономистах, пропагандистах и военных, поэтах и прозаиках, песенниках, ин­женерах. Так кого же считать пособником? Тех женщин, которые во время войны шли в немецкую управу работать уборщицами или переводчицами, чтобы прокормить ребенка, и которым давали десять лет за сотрудничество с немцами?

Теперь нам достоверно известно, что коммунистический режим уничтожил больше русских людей, чем немцы на фронте и на оккупированных территориях. Если мы будем иметь в виду рядовых членов КПСС, слушателей университетов марксизма-ленинизма и многих других, славивших режим, то может показаться, что пособником режима был весь российский народ. Можно было не голосовать, не ходить на демонстрации, не вступать в КПСС, но голосовали, демонстрировали, одобряли, вступали и, тем самым, становились, как уже многие здесь говорили, соучастниками преступлений. В этом, как и во всеобщем доносительстве была суть режима. Но именно эти люди, эти соучастники преступлений, не сговариваясь между собой, без агитаций, митингов и забастовок свергли коммунистический режим. Именно эти соучастники, в том числе высокопоставленные и власть имущие, отказали коммунистическому режиму в поддержке, и он рухнул без восстаний и гражданской войны. И вполне естественно, что именно этим людям, а не во многом чужим для них диссидентам, принадлежит власть в стране.

Мы все — вчерашние строители коммунизма, отказавшие в поддержке зверскому режиму и теперь решившие создать правовое демократическое государство. Потому неудивительно, что новые демократы дали подлинным, реальным преступникам и убийцам (если не всем, то, по крайней мере, многим), врагам всего того, что уже начало строиться, почти небывалый в истории шанс на спасение. Именно демократы 22 августа спасли основной оплот террора — Комитет государственной безопасности — от немедленной народной расправы и самосуда. После этого они создали комиссию по проверке личного состава КГБ, назначили туда руководителей, склонных к реформам, т.е. создали предпосылки для выживания карательных органов вместо того, чтобы немедленно их уничтожить. Я думаю, что в этом, кроме неготовности демократов к решительным действиям (многих по генетическому родству, многих по неуверенности), сказалось еще одно соображение, которое сейчас более, чем когда-либо становится ясным и актуальным.

Демократы — дети цивилизации, правового и гражданского сознания, народной самодисциплины и всего того, что накапливается в результате длительного общественного опыта, а не приходит вследствие информации и принимаемых законов. Современники утверждали, что в 1917 году русский народ, лишь за полвека до этого освобожденный от крепостного права, был просто не готов к демократии. Почти мгновенное поражение демократии и появление самого разнузданного террора было предопределено не дьявольским умыслом большевиков, которые, по замечанию Бердяева, в январе 1917 года все могли поместиться на одном большом диване, а почти полным отсутствием в народном сознании, да и в значительной степени и в сознании интеллигенции, представления о ценности и правах личности, отсутствием уважения к закону, к собственности, как к мере труда, а не как к чему-то несправедливо по чьей-то прихоти распределенному. Большевиков считали невесть откуда появившимися носителями зла, но не теми же российскими обывателями. Ведь и в первые революционные годы большевиков было сравнительно немного — десятые доли процента населения России, а между тем кровь лилась повсеместно. Небезосновательными были звучавшие в эмиграции обвинения в адрес Льва Толстого, Павла Милюкова и других представителей русской интеллигенции, что, раскачивая лодку, они плохо понимали, с какой стихией имеют дело.

Наиболее быстрые и удачные демократические преобразования всегда осуществлялись сильной властью. Иначе, как свидетельствует опыт, на это требуются столетия. Здесь можно сослаться не только на Франко, который подготовил условия перехода от диктаторского режима к европейской конституционной монархии. В Германии, Италии, Японии демократические конститу-
ции были навязаны побежденным оккупационными армиями. В наше время Горбачев, когда у него еще была реальная власть, имел несомненную надежду на успех преобразований, но тогда он стремился не к демократии, а к укреплению советского строя. В результате Россия вторично в XX веке в очень трудных условиях приступает к демократическим преобразованиям. С одной стороны, интеллигенция сегодня может не винить себя в том, что именно она раскачала советскую лодку, но, с другой, — именно поэтому у русского общества не оказалось теперь того, что было в 1917 году — ни оппозиционных партий, ни теневых кабинетов, ни независимых экспертов, ни профессоров и общественных деятелей. У одних связь с коммунистическим режимом глубже, у других слабее, но посторонних практически нет. Это и есть основное качество тоталитарного режима, втягивающего в себя все жизнеспособные силы страны. Сейчас мы заняты созданием демократического общества, но еще 5 лет назад большинству из нас не приходило даже в голову, что именно такая цель будет стоять перед нами.

Нынешнее положение и состояние России представляется мне гораздо более угрожающим, чем это было в годы революции. Чудовищные преступления революции творило гораздо более миролюбивое и гораздо более нравственное население, чем те советские люди, которые пережили эру морального кодекса строителей коммунизма, Павлика Морозова и доктора Тимашук. Сотни тысяч людей, ежегодно освобождаемые из лагерей, зачастую не будучи пре­ступниками до ареста, стали ими за годы заключения и давно превратили Россию в страну каторжников. Ситуация сегодня трудная, во многом противоречивая, во многом подобная той, которая однажды уже окончилась для России катастрофой. Ведь еще полтора века назад Герцен писал о русском народе и о его правовой необеспеченности, о вопиющей несправедливости едва ли не половины законов, которые научили ненавидеть закон и государство, подчиняться ему, как силе. Именно неравенство перед судом убило всякое уважение к законности. Герцен видел в этом преимущество — наши деды в 1917 году на своей шкуре испытали недостатки пренебрежения к закону и праву.

Я полагаю, суть не в том, что сильны противники демократии, но в том, что сама демократия нова для России, она остается хрупким и чужеродным ростком на нашей неудобренной почве. И как это ни парадоксально звучит, для победы демократии в России желательна сильная власть, и, собственно говоря, поэтому могли бы быть полезны спецслужбы. Это полуосознанное соображение, видимо, лежало и в основе того решения, которым в августе 1991 года был дан небывалый аванс КГБ и реальный шанс на спасение. Но как воспользовался комитет государственной безопасности этим шансом, был ли он вообще способен его оценить?

Из четырех частей бывшего Комитета нас, собственно, интересуют только две — Министерство безопасности и Федеральное агентство правительственной связи и информации. Основным наследником и правопреемником КГБ является Министерство безопасности. Если мы считаем коммунистический режим преступным, то палачами были именно они, люди, принадлежащие к этой организации. Они достигли вершины своего искусства, вызвав искусственный голод на Украине и на юге России. Если же сравнивать славных чекистов с ге­стапо, то обиженные немцы вполне могли бы подать в суд за клевету. Гестапо никогда не получало приказа о зверском уничтожении каждого десятого немца, а если бы такой приказ и был, оно вряд ли смогло бы его выполнить. НКВД удалось это сделать с русскими и украинскими крестьянами меньше, чем за полгода. Потом была попытка уничтожить целые народы, но она не была доведена до конца. В лучшем случае удавалось погубить половину. Потому что украинцев, по мнению Сталина, было слишком много, а за евреев не успели приняться по-настоящему. Впрочем, Андрей Сахаров и многие другие утверждали, что и в наше время в Москве был «праздник души» для КГБ. От взрыва в метро погибло 40 человек, трое обвиняемых в диверсии были расстреляны прямо в день приговора без права кассации.

Может быть и зря сегодня всякий раз в арестах и в убийствах обвиняют КГБ, но уж такова репутация этой организации, ибо к тому же ни один опровергающий это мнение документ не был обнародован. Раньше все происходило тоньше и изящнее.

Для каждого убедителен собственный опыт. На меня произвело тяжелейшее впечатление, как в Чистопольской тюрьме кураторы КГБ убивали моего соседа по камере латыша Яниса Барканса. Это характерная история.

Впервые он был арестован в 17 лет за то, что решил убежать в Финляндию. Яниса задержали в Выборге с картой, вырванной из школьного учебника, и дали ему 3 года по ст. 190-прим. В лагере он был малообщителен с администрацией, и пятерым уголовникам предложили его поучить. Каждый день Барканса избивали, подвешивали вниз головой, поливали ледяной водой, и через 20 дней он уже не дышал. Его вытащили в сарай, но на третий день дневальный случайно обнаружил, что Барканс жив. Пришлось его отправить в тюремную больницу, где обнаружился острый туберкулезный процесс в легких, а так как были сломаны ребра, то и костный туберкулез. Во время окончания срока Барканс был еще в больнице, но попытался отказаться от советского гражданства. За это получил еще 5 лет и был увезен в пермскую зону, а оттуда в пермскую тюрьму. Когда я встретился с Янисом, сердобольные кураторы КГБ — холеные здоровые молодые мерзавцы, любившие вести интеллигентные беседы с теми, кто соглашался с ними разговаривать, — уже распорядились продержать юношу 55 суток без выхода в самом холодном карцере, в результате чего процесс вновь перешел в острую стадию. Было бы злостной клеветой, если бы я сказал, что Барканса не лечили. Каждый день приходил фельдшер и делал ему укол, поскольку сам Янис уже не вставал. Одна небольшая подробность. Мы оба с ним находились полгода на строгом режиме и получали через день миску каши, пустую похлебку и ломтик селедки, а на второй день только хлеб и воду. По официальным подсчетам это составляло 900 килокалорий в день, т.е. на 10 процентов меньше, чем в Освенциме, а на самом деле это было еще меньше, и лечение от туберкулеза Янису почему-то не помогало.

Он уцелел случайно. Был уже январь 1987 года, в тюрьму приехал прокурор — надо было по государственным причинам кого-то освобождать. Умирающий Барканс согласился написать просьбу об этом, и был срочно помещен в больницу. А меня, вывозя из Чистополя, как бы случайно привезли в Казань, чтобы я убедился, что он все еще жив. Но в камере слева от нас за месяц до этого был замучен Анатолий Марченко, а в камере справа за 4 месяца до этого умер Марк Морозов – и трое суток перед смертью ему не оказывали никакой помощи. Я всегда помню, что не абстрактных, а вот этих конкретных убийц из Чистополя наше общество спасло от самосуда, и мы их не судим теперь. Но почему мы этого не делаем? Где те люди, которые еще 5 лет назад убивали, и чем они заняты сейчас?

Два месяца назад во время подготовки этой конференции наш юрист, одна из самых известных московских адвокатов Татьяна Георгиевна Кузнецова, в последний раз ехала в Калужское управление ГБ, чтобы обсудить вопрос о возврате архива и в случае отказа передать дело в суд. Как вы знаете, Министерство безопасности до сих пор незаконно удерживает практически все архивы. Наследникам не возвращены рукописи Виктора Некрасова, якобы со­жжены 500 томов дела Сахарова, остались в ГБ тетради Анатолия Марченко и других. Любой результат поездки Кузнецовой должен был послужить прецедентом для исков других правозащитников. Не буду рассказывать эту историю подробно, она освещалась в российской печати, по радио и по телевидению. Скажу только, что машина была разбита, у водителя сотрясение мозга, у Татьяны Георгиевны сломана рука и у нее не только сотрясение, но и ушиб головного мозга и вследствие этого значительная потеря памяти, зрения и другие тяжелые последствия. Пропал пакет, в котором, как мне представляется, предполагали найти важные документы. Министерство безопасности молчит, хотя были высказаны прямые подозрения, в частности, в статье Геннадия Жаворонкова в «Московских новостях». Я готов предположить, что мои подозрения необоснованны, как и подозрения Андрея Сахарова о взрыве в метро, но мы должны убедиться в этом. Мы заинтересованы в том, чтобы наши подозрения были опровергнуты, так как не хотим думать, что живем среди преступников. Но для этого должно быть проведено расследование, однако делается все, чтобы его не было. И я не верю, что происшедшее — случайность.

Несмотря на все политические сложности и перипетии, несмотря на растущие экономические трудности, демократическое сознание нашего общества развивается с необыкновенной скоростью. Россия за всю свою историю не знала полутора лет пусть даже относительно свободной неподцензурной прессы, не знала полутора лет политической борьбы в парламенте, не имела хотя бы минимальных экономических возможностей. Именно сегодня ясно, что службы безопасности становятся чудовищным реликтом, миной замедленного действия, как написала Евгения Альбац.

У спецслужб был выбор и, возможно, еще есть. Но сегодня они его делают наиболее естественным для себя образом: по-прежнему борясь со стремлением России к освобождению. Политики и общественные деятели, стремящиеся к демократии вызывают у них отторжение, что ясно показал генерал Андрей Черненко в своем официальном интервью в «Советской России», где демократов, в том числе и в руководстве страны он прямо называет антипатриотическим лобби, действующим по заданию иностранных спецслужб и связывает все надежды Министерства безопасности с патриотически настроенными депутатами, т.е. депутатами фашистско-коммунистической ориентации. В КГБ действительно были герои, подобные Виктору Орехову, который принимает участие в нашей конференции, боровшиеся за демократию еще в брежневские времена, были и люди здравомыслящие, видевшие необходимость перемен в стране и активно поддерживающие перестройку, но все они оказались отринутыми, выброшенными из органов. КГБ продолжает лгать, как и при Брежневе (правда, все реже), о любви к демократии, но при этом поддерживает самые зловещие группировки, стремящиеся к реваншу. Шанс на спасение, который был дан демократами, КГБ не использовал и аванс не оплатил. Это очень опасная ошибка для самого Министерства безопасности — не только тактическая, но и стратегическая. Так называемые патриоты от Жириновского до Бабурина, хотя и способны затруднить жизнь нарождающейся демократии, но не способны создать стабильный режим, основанный на их фантастических идеях. В России нет практической возможности воссоздать администрацию тоталитарного режима, а без этого костяка реставрация невозможна. Учитывая прошлое МБ и его нынешнюю репутацию, именно славные чекисты, как в 1991 году, могут оказаться первой жертвой разъяренной толпы. Им дали возможность реформироваться, врастая в общество, в то общество, которое в той или иной степени нуждается в их помощи. Но, конечно, нам нужно вновь сформированное Министерство безопасности, очищенное от преступников, открытое контролю общества и государства и не выталкивающее, как это было после августа 1991 года, а приглашающее к себе реформаторов.

Такого Министерства безопасности мы не знаем, и у нас его нет. Теперь и демократия, и силы безопасности находятся в нашей стране в одинаково опасном положении. Но у демократии в России есть или рано или поздно будет будущее, а у КГБ его, по-видимому, нет.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Предыдущая страница Следующая страница

Опубликовано на сайте: 29 декабря 2009, 3:30

2 комментария

  1. Евгения Крамарова

    Что можно сказать про дело,которое запороли,прикрыли в 2004-2005 годах.
    Под благовидным предлогом ….Якобя благовидным.
    Правозащитник Евгения Крамарова

  2. Манька

    Галина Старовойтова говорила о люстрации и как она была права.
    Если бы провели тогда люстрацию(запрет на профессии) не было бы такой чудовищной прихватизации и соответственно олигархов-КГБшников, вцепившихся зубами в власть. Мы пошли бы по тому пути который прошел Китай.