Свобода печати, конечно, была одной из наиболее важных внутренних пружин так называемой перестройки, одним из самых внешне заметных ее проявлений, – в отличие от иных, зачастую вполне скрытых от общества целей. Некоторое время назад были рассекречены материалы ЦРУ за 80-е – начало 90-х годов, за десять лет. Судя по ним, ЦРУ не понимало ничего… Собственно, почти все известные политики и политические силы и в России, и за рубежом не понимали, что происходит. И потому, может быть, самый важный вопрос: кто и в какой степени, тем не менее, это понимал, выстраивал ли кто-то этот курс?
Журнал «Гласность», первый номер которого вышел 3 июня восемьдесят седьмого года, никогда не был маргинальным. И хотя мы сами печатали лишь 100 экземпляров, журнал в России читали десятки тысяч людей. Мы давали его лишь тем, кто его перепечатывал в Новосибирске, Свердловске, Перми, Ленинграде, Ереване и Таллине, не говоря уж о Москве, – на пишущей машинке, фото способом, на компьютерах, на ксероксах. Был и русский тираж «Гласности», который выпускала «Русская мысль» в Париже (30 тысяч экземпляров), тогда «Русская мысль» в Москве не продавалась, но доходило немало, тем более что было и микроиздание для пересылки в почтовых конвертах; выходило около десятка изданий «Гласности» на других языках В Риге, Ереване, Нью-Йорке (тираж 12 000 экз.), Берне (по-немецки), в Париже (еще и по-французски) и т.д. Шли не только практически еже-дневные передачи на радио «Свобода» и «Голос Америки» с материалами «Гласности», с нашими комментариями, но и с нами активно велась борьба в центральных русских газетах. И «Правда», и «Известия», и «Комсомольская правда», и «Московская правда», и «Вечерняя Москва» – комментировали, обвиняли и разоблачали «Гласность». Журнал «Юность» (тиражом в 10 миллионов) перепечатывал изредка наши материалы, в частности, о деле «социалистов» и осуждении к семи годам Миши Ривкина по показаниям Бориса Кагарлицкого. Благодаря всему этому журнал «Гласность» был едва ли не более популярным, чем другие издания в стране. Мы все время были на слуху, в течение нескольких лет журнал был единственным источником неподцензурной информации в стране, где все еще свирепствовала цензура. 87-й год, 88-й, 89-й, 90-й – это постоянные нападения на «Гласность», в том числе первый полный разгром в 1988-м (потом было такое полное уничтожение в 1992-м и в 1993-м). История этого первого разгрома на самом деле достаточно ясно показывает место журнала в общественной жизни того времени, и потому на ней, может быть, есть смысл остановиться.
Подготовкой к разгрому было, по-видимому, сложное активное мероприятие КГБ в марте 88-го года. В «Литературной газете» появилась статья Ионы Андронова (известного журналиста и сотрудника КГБ, который в этом качестве был назван в письме Юрия Андропова в ЦК КПСС (опубликовано в «Вестнике ЦК КПСС» в 1991 году), где председатель КГБ в целях расширения агентурной работы Комитета государственной безопасности в Соединенных штатах просит санкции Политбюро на создание в Нью-Йорке корпункта журнала «Новое время» и назначение туда корреспондентом Иону Андронова) о журнале «Гласность», где речь шла о том, что издается он с помощью ЦРУ, что Григорьянц провоцирует национальные конфликты в СССР (имелась в виду моя статья в норвежской газете «Моргенбладет» о том, что в СССР нет национальной политики, а также наши пресс-конференции с крымскими татарами, немцами Поволжья, месхетинскими турками и другими народами, чья судьба была трагичной и кто нуждался в срочной помощи). Одновременно заметки поменьше появились в газете «За рубежом» и еще где-то, причем всюду были ссылки на статью известной американской публицистки Катарины Ванден Нейвел, жены историка Стивена Коэна, в журнале «Нейшн», перепечатанную в датской газете «Информасион». Статья была, как выяснилось, не совсем об этом, скорее очень сочувствующая «Гласности», но тем не менее слегка двусмысленная (ее автор потом передо мной извинялась), а главное, не только явно инициированная из СССР, но и «перепечатанная» в Дании в просоветской газете до того, как она появилась в США.
Через несколько лет в Копенгагене было возбуждено уголовное дело в отношении редактора этой газеты, когда из интервью Гордиевского выяснилось, что на ее издание он получал деньги от КГБ (через Гордиевского и Любимова, который был резидентом в Дании).
Я оказался в очень странном положении – это был первый случай в СССР, когда человека (как всегда, вполне облыжно) обвиняли в связях с ЦРУ, но не арестовывали, более того, я продолжал свой журнал. Иностранцы смеялись: во всем мире так сложны национальные проблемы, только в СССР, как выяснилось, можно договориться с Григорьянцем, и их не будет.
Я подал заявление в суд на «Литературную газету» и Иону Андронова об оскорблении чести и достоинства. Адвокат сказал мне на приеме у судьи: «Разве обвинение в сотрудничестве с ЦРУ является оскорблением? Я не вижу в этом ничего обидного». – «Для вас, может быть, это и не оскорбление, как и сотрудничество с КГБ, но для меня это, бесспорно, иначе».
Подосланный доброжелатель-юрист украл часть документов, дело передавалось от одного судьи к другому, а после разгрома «Гласности» мне уже было не до того. Впрочем, это был первый в русской журналистике опыт обращения в суд после клеветнической публикации (Андронов еще и переврал текст интервью с сотрудницей нью-йоркского бюро «Гласности»).
Но все самое серьезное началось через неполные два месяца. Восьмого мая я обещал Новодворской разрешить ей и Жириновскому, который был тогда ее замом, провести на даче в Кратове, где помещалась «Гласность», учредительное собрание Демократического Союза. Сам я туда входить отказался, поскольку слишком много бесспорных стукачей и осведомителей КГБ оказались его учредителями, хотя и не предполагал тогда, что именно КГБ будет направлять Демсоюз в главном – занятии в СССР ниши антикоммунизма уличным хулиганством и оттеснении от него всего того, всех тех, кто олицетворял истинное противостояние коммунизму русской культуры и шире – всей русской цивилизации. Вместо этого с успешной подачи спецслужб в массовом сознании в России тогда прочно утвердилось представление, что антикоммунизм – это уличная шантрапа, а вождь диссидентов и главная жертва Советской власти – неуправляемая Валерия Новодворская. Как теперь выясняется, я и сам этому тогда помог.
Но в этот день вместе с двумя десятками первых демсоюзовцев вскоре из Москвы появилось 160 специально выписанных милиционеров, которые стали планомерно окружать занимаемую нами дачу. Жириновский, по-видимому, не предупрежденный об этом, тем не менее быстро сориентировался и перевел демсоюзовцев в сельсовет Кратова, а четыре сотрудника «Гласности» оказались в плотном кольце оцепления. Через три часа все было кончено: мы были арестованы по обвинению в мелком хулиганстве, причем я, как выяснилось, избивал старушку – владелицу дачи, которую приехавшие подняли с постели (она не вставала уже четыре года) и заставили заявить, что мы незаконно владеем дачей, купленной у ее дочери. Замечательно, что ТАСС распространил сообщение уже накануне, когда все еще было спокойно и весь наш громадный архив еще не был украден.
Василий Селюнин так мне потом объяснял причины разгрома «Гласности». В апреле 1988 года тогдашний премьер-министр Николай Рыжков ездил по Скандинавским странам и всюду объяснял, что благодаря прочно забытой теперь «перестройке с ускорением» Советский Союз вот-вот перегонит все страны Запада. «Гласность» напечатала в связи с этим две статьи. Одну, имевшую меньшее значение, – мою о деятельности КГБ в Норвегии и опасного загрязнения шельфа Баренцева моря в результате планировавшейся разработки нефтяных месторождений. И вторую – Селюнина, о том, что «перестройка с ускорением» ни к чему, кроме катастрофы, привести экономику СССР не может. Обе статьи были перепечатаны на Западе, стали широко известны, а Рыжкову на пресс-конференции стали задавать неприятные вопросы, ссылаясь на влиятельный русский журнал известного экономиста. Взбешенный Рыжков тут же позвонил Талызину (тогда начальнику Госплана) и потребовал опровергнуть статью Селюнина. Талызин поручил это руководителям Института Госплана. Но они объяснили, что опровергнуть статью Селюнина невозможно. И тогда в Политбюро (Разумовским и членом Политбюро, которого я не хочу называть) было решено «объяснить Григорьянцу, чтобы он вел себя потише».
В результате чего и произошел полный разгром «Гласности». Но и им дело не ограничилось. Как я говорил, первые сто экземпляров каждого номера печатались нами на ксероксе. Ксероксы тогда были только в крупных учреждениях в специальных опечатываемых комнатах, и допускались к ним только специально приставленные сотрудники, которые не имели права печатать что-нибудь постороннее. Тем не менее для заработка постоянно печатали тайком то стихи Гумилева, то рассказы Булгакова. Подыскание ксерокса для печати было важной и трудной задачей, которой, как и многим другим, занимался Андрей Шилков, а я по тюремной осторожности даже не спрашивал его никогда, где и как это происходит. Лишнее знание всегда кому-нибудь вредит. В то время «Гласность» печаталась в одном из научно-исследовательских институтов. И через две недели печатник был найден утонувшим (в очень холодную погоду) в одном из подмосковных прудов, а к его напарнику, который не имел с нами дела, пришли и сказали, чтобы он немедленно убирался с этой работы, если хочет остаться цел. Месяца четыре после этого мы не могли найти в Москве никого, кто согласился бы печатать восстановленную все же нами «Гласность». Нам отвечали: «Даже Солженицына печатать не опасно, а «Гласность» – очень опасно».
Чтобы снизить интерес к «Гласности» и в СССР, и в мире и создать неразбериху, был предпринят еще один немаловажный и подчеркивавший масштаб борьбы с нами ход: в Москве начали издавать газету «Гласность», в Дании на деньги КГБ – журнал «Гласность», в Нью-Йорке, где это все же очень дорого, – ежемесячную газету «Гласность». Все это, кроме московской газеты, просуществовало не очень долго. Впрочем, и наш журнал существовал лишь до 1991 года, но вот агентство «Ежедневная гласность» КГБ смогло уничтожить только в результате третьего разгрома в сентябре 1993 года.
Мы проводили многочисленные пресс-конференции, публиковали сенсационные материалы, в том числе те, с которыми боялось, не хотело соглашаться и общественное мнение, и политический истеблишмент на Западе. Вот только один конкретный пример. В 1989 году я получил крупнейшую международную журналистскую премию «Золотое перо свободы». И во Дворце печати в Париже, а потом на гигантских пресс-конференциях по этому поводу в Нью-Йорке, и на самих торжествах тогда активно обсуждался вопрос о подготовке военного переворота в России. Весной 1989 года было избиение в Тбилиси. Это вызвало ужас. Но информации было мало, а то, что там применялись не только лопатки, но и отравляющие газы, не хотел признавать никто. Боялись признать это и на Западе. У «Гласности» были все доказательства, но мы не хотели, боялись верить. А там было и второе очень любопытное обстоятельство. В распоряжении «Гласности» имелись материалы о том, что за две недели до избиения в Тбилиси приехал первый заместитель министра обороны и осматривал «поле боя», что в день событий в Тбилиси были выдвинуты танки в центр Таллина, в центр Риги, в Ташкенте были передвижения воинских частей по центру города и т.д. Было вполне очевидно, что это отнюдь не случайные, не спонтанные происшествия, а спланированные по всей стране, заранее подготовленные акции. И это было важной частью того, что происходило в стране… Но тогда западные журналисты не стали писать о возможности военного переворота, очень мало кто отваживался это делать. Кто-то, конечно, не верил. Но дело было не только в этом. В западном обществе нет цензуры, но там существуют различные формы взаимозависимости в обществе. В то время интересы западных государств, интересы различных структур, умонастроение истеблишмента были связаны с поддержкой Горбачева, поддержкой перемен, происходящих в России, – поэтому наш призыв к более здравому пониманию тех процессов, которые происходят в России, не воспринимался. «Гласность» предлагала видеть не только плюсы, но и очень существенные опасности и минусы. Я помню, как на «круглом столе» в Совете Европы, где шла речь о Европе от Урала до Атлантики, я единственный пытался сказать, что все-таки нужно понять, что же планируется: что Атлантика дойдет до Урала или Урал до Атлантики (потому что в это время, под разговоры Горбачева о новом мышлении, Советский Союз стал больше, чем остальной мир вместе взятый, строить атомных подводных лодок… Через всю Финляндию к границам Швеции из СССР была проложена широкая железнодорожная колея и т.д. Это были совсем не простые процессы…).
С этим общим тогда нежеланием слышать и видеть, что реально происходит в России, в значительной степени связано то, что мы сегодня пожинаем. Предупреждений о росте влияния спецслужб в России тоже никто не хотел слушать. А ведь Путин не Наполеон, он пришел к власти не благодаря своим фантастическим талантам, – это реальный показатель завоеваний все новых и новых позиций той средой, к которой он принадлежит.
Пытаясь понять причины бесспорной неудачи демократических преобразований в России, неудачи, которая день ото дня становится все более явной, нужно учитывать не столько изначальную маргинальность в России демократов вообще и демократической печати в частности, но скорее чудовищное сопротивление планировавших и осуществлявших перестройку (в первую очередь) спецслужб, для которых демократия в России вовсе не являлась целью преобразований. Надо учитывать и бесспорное непонимание, а в каких-то случая жесткое нежелание понимать суть процессов, происходивших в России, со стороны западного общества. Недавно рассекреченные материалы ЦРУ за этот период со всей очевидностью подтверждают то, что я знал и почувствовал на собственном опыте за все эти годы.
Но это только две стороны многогранника. Были и другие. В том числе – личная. На самом деле мы были людьми совершенно не подготовленными, самим нам даже не приходило в голову, в какой роли мы можем оказаться. Многие из нас, во всяком случае, я сам совершенно не думал, что выйду живым из тюрьмы и уж точно ни к чему не готовился. До этого я провел 9 лет в тюрьме и 3 года жил в Боровске, и это весь мой политический опыт в то время – я был человеком совершенно асоциальным. И поэтому, конечно, сделал несколько очень серьезных ошибок… Вот, скажем, почему в Польше «Газета Выборча» стала общенациональным изданием, а «Гласность» в России не стала. Возможности тогда были примерно одинаковые. Разница была в том, что у Адама Михника была длительная школа общественной деятельности, подпольной и открытой, в течение всех лет сопротивления. Они находились в другом пространстве, получали помощь от Запада, и «Газета Выборча» появилась как мощное издание не в последнюю очередь благодаря тому, что «Ле Монд» передала ей свое типографское оборудование.
Да, я сказал о том, что мы были совершенно внутренне не готовы. Скажем, после вручения мне «Золотого пера свободы», крупнейшие издатели и владельцы американских СМИ готовы были обсудить вопрос, как помочь «Гласности». Но встреча (из-за переводчицы, которой тогда была Люда Торн) не состоялась: она отказалась пойти со мной на ужин, а я был первый раз за границей, без языка и очень мало что понимавший, не способный жестко от нее этого потребовать. Конечно, вторично об этом никто не заговаривал. Была и другая возможность, от которой я отказался сам, и тоже считаю это своей ошибкой. В Лондоне меня пригласил на встречу Мэрдок, в свое гигантское поместье. Тогда его конкурент Максвелл начал издание в СССР своей газеты «Independent», а Мэрдок предложил мне основать и редактировать его газету в Москве. Но я тогда на самом деле не вполне понимал, что происходит в Советском Союзе и какое влияние на перемены в стране может оказать появившаяся в СССР большая западная газета. Я, помню, рассуждал так: если я не хочу зависеть от газеты «Правда», то зачем мне зависеть от Мэрдока, когда сегодня я вполне независим. О разнице возможностей, о важности их не только для себя, но и для страны я тогда оказался неспособен подумать. И я отказался… Сегодня понятно, что если бы в 1989 году появилась мощная западная свободная газета в Москве, это могло бы переменить многое в России. Впрочем, если бы я еще и остался жив. Убийства и внезапные смерти демократов – тоже довольно характерная черта прошедшего десятилетия. На самом деле, каждый из нас сделал тогда серьезные ошибки. Они были неизбежны. Мы ведь не были тем, условно говоря, теневым правительством, в качестве которого нас воспринимали на Западе. Мы не были, как Нельсон Манделла, людьми, освобожденными из тюрем для того, чтобы играть хоть какую-то заметную политическую роль в обществе. Наоборот, все делалось, чтобы этого ни при каких условиях не произошло. Нас уговаривали уехать, последний год в тюрьме был самым тяжелым и страшным, все условия содержания были направлены на то, что уж если выпускать, то выпускать в таком состоянии, чтобы мы не могли двигаться…
И конечно, самое важное обстоятельство, – что вполне осознанно были созданы условия, в которых, не имея технической базы, мы не могли всерьез конкурировать. В 88-м году мы создали свое информационное агентство «Ежедневная гласность», а тут появился, например, Интерфакс. В основе новых так называемых независимых агентств, независимых журналов, газет был гигантский объем не только денег, но и готового оборудования государственных компаний. Реальной конкуренции на российском информационном рынке быть просто не могло.
Я думаю, создание независимых агентств возможно на совершенно другой основе. И зависит это от сути тех процессов, которые происходят сейчас в стране. У людей, работающих в средствах массовой информации, появилась внутренняя свобода, и она неизбежно оказывает на них влияние. Пусть в истории с НТВ деньги играют далеко не последнюю роль – вполне понятно, какие деньги у Гусинского, да и завышение стоимости НТВ создает проблемы. Но все это не меняет сути дела: для НТВ, при том, что канал не хочет идти на полную конфронтацию с властью, все же необходима большая свобода информации, чем та, которая предусмотрена государственной властью. В этом смысл той борьбы, которую ведут с НТВ.
Но человеческое общество так разнообразно, жизнь настолько богата, что многочисленные элементы свободы даже сегодня пробиваются и будут пробиваться завтра. Можно даже предсказать, откуда, с каких сторон они будут появляться. Особенно перспективен Интернет. Пока общество не закрыто, пока Россия полностью не изолирована от мира, возможности есть.
Если вспомнить первые годы перестройки, когда для диссидентов и московской интеллигенции в первую очередь усиленно создавали иллюзию свободы: власти внешне всячески шли навстречу, создавались клубы «Перестройка», Глеб Павловский, столь ныне известный, издавал журнал «Век ХХ и мир», где печатались Лариса Богораз, Лен Карпинский, Сергей Ковалев. Я помню, как Василий Селюнин кричал на конференции «Гласность и перестройка»: «Мы победили!» С этим ощущением связано огромное количество ошибок. Кстати сказать, «Гласность» этот восторг никогда не разделяла. В понимании того, что всем происходящим дирижируют другие, мы противостояли и тем, кто вместе с нами сидел в тюрьмах, и тем, кто все это организовывал, – властям. Распространенным было заблуждение, во-первых, что власть якобы что-то оторвала от себя, и, во-вторых, что мы якобы управляем ходом событий. Когда все участвовали в выборах в Верховный Совет 1988 года, для нас было все же очевидным, что это – чужая среда.
Да, проблема, быть может, состоит в том, что инерционность социальных процессов значительно выше, чем виделось тогда. Наше общество никак нельзя назвать гражданским, оно еще очень разорвано, и когда мы говорим об «обществе», мы имеем в виду очень узкую среду, действительно воспринявшую европейскую цивилизацию. К тому же российская власть от века если и стремилась к переменам в стране, то к переменам внешним, а никак не внутренним. Те перемены, которые должны были изменить характер общества, происходили либо с большим запозданием, либо не происходили вообще. Глубинная, кропотливая работа по созданию единства общества, которая в Европе протекала начиная с Возрождения, с создания городских магистратов, не была проделана в России. И потому политика в нашей стране не выглядит как арена действия общественных сил, она носит скорее декоративный характер.
Если какие-то надежды и можно питать, то все-таки они связаны с зарождающимися структурами гражданского общества. В России есть люди (и их уже немало), которые на самом деле озабочены тем, в каком мире они живут. Они самоотверженно трудятся и делают все, чтобы их услышали. Их труд и свободная информация – надежда России. И помощь таким людям – самое важное, наверное, направление работы «Гласности». Ставка сейчас может быть только на то, чтобы всячески содействовать наращиванию этого культурного слоя. Хотя делать это приходится во враждебной среде, которая автоматически настроена на то, чтобы его разрушать.
Источник: www.index.org.ru
Опубликовано на сайте: 1 октября 2009, 20:24
Комментарии закрыты
