Заявленная программа круглого стола:
11:00-13:00. «Как это было»
Участвуют журналисты: Олег Попцов, Анатолий Лысенко, Павел Шеремет, Сергей Агафонов, Андрей Колесников, Раф Шакиров, Юрий Соломонов, Наталья Иванова, Лев Аннинский, Михаил Соколов, Сергей Григорянц, Александр Подрабинек, Михаил Федотов.
13:30-16:00. Современное состояние
Участники: Наум Ним («Индекс/Досье на цензуру»), Анна Качкаева (ГУ ВШЭ), Лев Гудков (Левада-центр), Антон Носик, Галина Тимченко, Руслан Тагиев (TNS Россия), Светлана Иванникова (SUP), Владислав Фронин («Российская газета»), Федор Кравченко; редакторы современных печатных и электронных СМИ.
Праздником не является (публикация на сайте МК)
Текст выступления Сергея Ивановича Григорьянца:
Унизительная судьба русской журналистики «свободного времени».
(Конспект)
Опять начинается смутное время и, может быть, запоздалое понимание предыдущего опыта кому-нибудь чем-то поможет.
Свобода слова в последние десятилетия в России никакого отношения к законам о цензуре и печати не имела.
Я буду говорить не о законах, а о свободе слова и неотъемлемой от нее демократии, к чему русская журналистика была тогда, если не враждебна, то глубоко равнодушна.
Появление свободы слова и ростки демократии в новой России до и без всяких законов относятся к восемьдесят седьмому — восемьдесят восьмому году.
3 июня 1987 года мы явочным порядком осуществили свободу слова: на большой пресс-конференции был роздан первый номер журнала «Гласность» с первой статьей Сахарова, опубликованной после ссылки, а позже со статьями Алена Безансона, Восленского, Авторханова, Селюнина. Журнал издавался недавними политзаключенными: Андреем Шилковым, Таней Трусовой, Кириллом Поповым, Леной Cанниковой и еще не арестованными правозащитниками: Ниной Лисовской, Асей Лащивер, Леной Кулинской. Одно время «Гласность» выходила на семи и даже девяти языках. Через пол года вышел первый номер газеты «Экспресс-Хроника», но главное, по всей стране появились сперва десятки, потом сотни и тысячи не прошедших цензуру, говоривших о самом больном и важном в стране охватившее всю Россию море свободной печати. Только эти годы 1987-1991 и были временем свободы печати в России и только эти иногда примитивные, непрофессиональные, а иногда блестящие художественные и аналитические издания, но всегда вызывавшие снисходительную улыбку у маститых советских журналистов, единственные, собственно говоря, за всю историю России на практике показали, что такое свобода печати.
С завоеванной явочным порядком свободой печати во всей России сразу же началась борьба. Первой (после уговоров Ненашева, критических статей в «Вечерней Москве», «Известиях», «Правде») в мае 1988 года была в первый раз дотла разгромлена «Гласность». Ее печатник на ксероксе был убит, разгром в Кратово предварялся заказанными публикациями в журнале «Нэйшн», датской газете «Република», индийском «Пэтриоте», советских «За рубежом», «Труде» и «Литературной газете», о том, что «Гласность» издается на деньги ЦРУ — последняя крупномасштабная операция «Управления «Д». Одновременно начались разгромы и убийства независимых журналистов по всей стране. Московских журналистов в меру своего комсомольского понимания и с должной, выработанной десятилетиями советской власти, осторожностью наслаждавшихся на телевидении, радио и некоторых газетах открывшийся им свободой на привычном им уровне «Алого паруса» «Комсомольской правды» и публикациях «Известий», полученных Аджубеем прямо из рук Шелепина — такие пустяки как начинавшийся разгром свободной печати совершенно не интересовали — они его даже не заметили.
Хотя на первый взгляд сам этот погром, эти убийства были очень странны. Даже если забыть о бессмысленном и именно поэтому уже тогда потерявшим всякую цензуру телевидении, журнале «Огонек», газете «Московские новости», которые еще можно было понять как уступки наиболее передовым членам Политбюро, то прямо КГБ СССР были организованы наиболее критические публикации в газете «Правда» (их туда доставила госпожа Солис — предшественница генерал-майора Каболадзе на посту заведующего отделом по связям с общественностью Первого Главного управления КГБ), что, естественно, вызвало возмущение у более далекого от КГБ Егора Лигачева. Господа Беляев и Глеб Павловский возглавили журнал «Век ХХ и мир», созданный КГБ для тех диссидентов, которые поверили, что это именно «они победили».
Причина была в том, что свободная печать по всей России опиралась не на ЦК КПСС и КГБ СССР, а на единственную возможную для свободного слова опору — демократическое движение, охватившее всю страну. Партия «Демократическая Россия» насчитывала сотни тысяч членов и миллионы сочувствующих. Созданный при участии Сахарова «Мемориал» объединял действия своих групп во всех крупных городах страны. У «Гласности» появились сотни, если не тысячи корреспондентов, для защиты которых (как и других свободных журналистов) пришлось создать «Профсоюз независимых журналистов», принятый в Международный союз журналистов в Брюсселе.
Казалось бы и здесь интересы КГБ и демократического движения совпадали. Помню, как меня выманили из «Гласности, куда-то привезли и все убеждали: «Как вы не понимаете, Григорьянц, что мы с вами делаем общее дело. Партия поручила Комитету осуществлять демократизацию страны». Главным сторонником многопартийности в Политбюро был ставший в 1988 году Председателем КГБ СССР Крючков. Именно он создал быстро почивший «Союз имени Сахаова» Воронина и процветающую поныне ЛДПР Жириновского (название им взято из операции НКВД «Трест»). До этого Жириновский организовал еврейское объединение «Шолом» и «Дем. Союз» Новодворской. С разным участием КГБ возник десяток других партий, дискуссионных клубов, организаций «Народный фронт», «Перестройка», «Московская трибуна», «Клуб избирателей» и другие. Но сотни, если не тысячи возникли без помощи и вопреки КГБ. Разница была только в способности понимания происходящего в стране и в целях. Допущенные и ошалевшие от свободы комсомольские журналисты не понимали ничего. В демократическом лагере кто-то все же что-то понимал. Михаил Яковлевич Геллер в Париже не доверял ни одному шагу советского руководства и вспоминал операции НКВД. Андрей Дмитриевич Сахаров по рассказам Тани Янкелевич постоянно спорил ней и Ефремом (ее мужем) доказывая, что перестройка — план КГБ. Я с 1990 года всюду где мог публично объяснял, что КГБ идет к власти, с начала 1993 года мы начали проводить конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра» – в них участвовали тысячи в том числе и очень известных людей (от Вячеслава Всеволодовича Иванова и Галины Старовойтовой, до Александра Яковлева), но это не имело никакого значения, поскольку свободная советская пресса, конечно, под аккуратным руководством, в упор ничего не способна была увидеть. А именно у нее тогда были большие возможности влияния.
С различием целей все было еще проще, хотя не сразу стали ясны детали. У демократов не было единой и ясной программы, поскольку никто из них не ожидал советской перестройки, некоторые полагали, что умрут в тюрьме, да к тому же из приличных людей никто, кроме Сахарова, не был способен к управлению государством.
У КГБ для Горбачева в первые годы был «план Шелепина», который надеялся сменить Хрущева в качестве приемлемого для Европы демократического лидера и тем самым сделать ее красной почти без большой крови. Но с ростом неуправляемых с Лубянки демократических движений и свободной печати и нарастанием экономических проблем, с приходом к руководству в КГБ Крючкова (при абсолютном непонимании этого и Горбачевым и Яковлевым) все большее значение приобретали идеи Андропова. А он, готовя теперь уже большую европейскую войну, и ненавидя партийно-советскую бюрократию стремился в нужный, но не отпущенный ему час, сменить партийных руководителей офицерами КГБ, наивно полагая, что тогда страна станет более управляемой и более честной и, конечно, более сталинской. Поэтому главным противником Крючкова теперь стал не Ельцин и даже не Горбачев, а как и у Сталина в 30-е годы советский государственный аппарат и Председателю КГБ для того, чтобы реализовать казавшийся спасительным проект внедрения офицеров КГБ во все его звенья, нужен был переворот. Именно переворот, а не победа в нем, был главной целью организаторов. Поэтому именно другой ближайший помощник Андропова — Аркадий Вольский со ступенек шестого подъезда ЦК КПСС первым объявил о крахе путчистов. Впрочем, в случае нежданного успеха ГКЧП в запасе у Крючкова был ручной Собчак, к тому же плотно окруженный сотрудниками КГБ. 19 августа Крючков побеждал при любом исходе. Единственным противником для инициаторов путча был, конечно, не Ельцин, с которым всегда можно было договориться, а Предсовмина РСФСР Силаев, уже в июле в «Гласность» подбросили компрометирующие его документы, который как опытный аппаратчик, мешал бы внедрению офицеров КГБ во все механизмы власти. Но Силаева удалось легко заменить совершенно бессмысленным Гайдаром. И «процесс пошел». Частная собственность с точки зрения КГБ была совсем не лишней, впрочем, Крючков вряд ли рассчитывал, что его офицеры будут распихивать Россию по карманам. Уже в конце 1994 года все было ясно всем кроме самых глупых. Одно из величайших преступлений 20 века — гибель в одну ночь сорок тысяч русских людей под бомбами русских самолетов в Грозном практически не вызвала никакой реакции в русском обществе, что было не сопоставимо с гибелью тринадцати человек в вильнюсском телецентре за несколько лет до этого. Мы плакали по ночам — сказала мне одна пожилая русская дама. Только послушные свободные русские журналисты и, к сожалению, некоторые правозащитники продолжали лгать и имитировать демократические свободы в стране.
Теперь, после достижения основных целей нужно было окончательно избавиться от уже ненужных и даже опасных и неприятных средств: нарождавшейся демократии и свободы слова.
«Дем. Россию» успешно уничтожили Гайдар и Ковалев реорганизовав ее в якобы «правящую» партию «Выбор России» и просто не допустив на съезд съехавшуюся со всей России «демшизу» (тогда и появился этот термин) нищих учителей, библиотекарей, инженеров, которые и были единственной опорой демократии в России. «Мемориал» в результате тихого переворота был уничтожен нынешним его правлением, исключившим в 1992 году из нового устава пункт о том, что это общественно-демократическое движение и тем самым, бросив на произвол судьбы сотни тысяч своих сторонников, деятельно защищавших основы демократии в России. Все остальные сотни дискуссионных клубов, партий и объединений тихо или в результате открытых разгромов скончались при деятельном участии КГБ. Как недавно признался Андрей Илларионов — «нам не приходило в голову, что демократия нуждается в поддержке» – на самом деле правление Гайдара было временем ее полного уничтожения. И только сейчас, через 20 лет, в русской печати вдруг раздались вопросы: куда исчезла демократическое движение в России? Тогда это не заинтересовало никого из свободных советских журналистов. Им совершенно не интересна была демократия и «демшиза», то есть мало-мальски свободная и честная часть русского народа. Еще десять лет пыталась трепыхаться «Гласность»: проводила конференции о КГБ, пыталась предотвратить Вторую чеченскую войну, проведя трибунал над виновниками первой, но все это интересовало только КГБ — ее еще три раза громили до нуля, пытались купить, договориться. В конце-концов к 2004 году я понял, что уже ничего не могу сделать.
Русская журналистика 90-х годов была очень искренней, иногда самоотверженной (как забыть Надю Чайкову), но всегда скользившей по поверхности и не способной, а скорее внутренне боявшейся понимать к чему мы идем. Соответственно и гибели свободной русской печати столичная журналистика просто не заметила, и та тоже вымерла потеряв свою единственную опору — нарождавшееся демократическое движение.
Вполне формальная отмена цензуры и, главное, закон о печати, лишив последнего, мелкого уже преимущества свободную печать и не создав никаких механизмов ее поддержки окончательно ее похоронили.
Особенно грустную роль, как и все, что делалось в 90-е годы, сыграл «Закон о печати». Упустив, «незначительную мелочь», что единственной опорой свободы слова может быть демократия, закон провозглашал несуществующую и невозможную свободу в условиях очевидного и все нарастающего ее уничтожения и в этом смысле стал очень похож на сталинскую советскую конституцию 1937 года. Вместо демократии в качестве опоры уже был хозяин, но в законе это мягко игнорировалось. А ведь авторы «Закона о печати» были более информированными, чем просто журналисты и могли бы понимать, что происходит вокруг. Но хозяева были сперва довольно добродушными: Ельцин, Березовский, Гусинский и такой фиговый листок был почти к месту. Журналисты, для которых хозяева были по сути проще и удобнее, чем сложная и непонятная демократия, бегали от хозяев более покладистых к тем, кто больше платил, пока хозяева не стали совсем уже жесткими. Тогда свободные журналисты стали хоть что-то понимать, но роль закона свелась уж совсем к удобной ширме новых хозяев.
Я мог бы продемонстрировать чего на самом деле стоила свобода печати, скажем, в либеральном 1995 году, что стоило жизни министру юстиции России Юрию Хамзатовичу Калмыкову, но на это, кажется, совсем уж нет времени.
Итак, годы расцвета так называемой свободы слова в России (1991-95-й) на мой взгляд, одни из самых постыдных периодов в истории русской журналистики.
Опубликовано на сайте: 10 ноября 2011, 17:26
Комментарии закрыты
