Проигрыш Александра Шелепина всех последних лет схваток с Брежневым и маршалами в Кремле, странное его отсутствие в день отставки Семичастного, молчание в основном сражении, которое начал секретарь московского горкома Егорычев, а подготовил, конечно, Шелепин, да и он же вел этот пленум ЦК, можно объяснить только одним — Шелепин готовился к решающему бою и перед ним, видя, что перевес не на его стороне, не хотел выглядеть побежденным, не хотел оказаться в меньшинстве на заседании Президиума ЦК и уж тем более на пленуме. Формально сам он ни разу побежден не был, даже последствия поражения на пленуме ЦК были катастрофическими для Егорычева, секретаря ленинградского обкома, Толстикова, других выступавших против Брежнева и генерального штаба, но не для Шелепина. Он, правда, ушел с поста секретаря ЦК КПСС, но оставался членом Президиума ЦК, а новая его должность — руководителя профсоюзов, пожалуй, могла предоставить очень любопытные возможности и для роста влияния внутри страны, а, главное — за рубежом, благодаря совсем особым международным связям советских профсоюзов. Основное сражение Шелепина, ради которого он готов был промолчать в ЦК и выжидать на пленуме было теперь как раз за границей в Западной и Восточной Европе, но главное — в Западной, а в особенности — в Париже.
О майском восстании 1968 года в Париже, конечно, не могут забыть, но предпочитают поменьше писать во Франции. В Советском Союзе, который к этому имел непосредственное отношение были лишь считанные люди понимавшие его значение, между тем именно там и именно тогда решалась судьба не только Европы, но и всего мира. Собственно говоря Париж всегда, даже до революции очень привлекал большевиков. Именно под Парижем — в Лонжюмо была известная партийная школа, созданная Лениным. Во Франции, естественно, было немало сторонников Октябрьской революции и французское представительство в Коминтерне было самым многочисленным. После катастрофической для всей Европы Мировой войны, а потом в условиях экономического кризиса росло влияние «симпотизантов» коммунистической России. Сенатор Эдуард Эррио был едва ли не первым европейским политиком, кого удалось заманить в Москву, но он не был единственным во французском обществе, чему, естественно, активно помогала советская агентура.
Но одновременно Париж стал центром и русской политической эмиграции и очень скоро главное внимание НКВД и Коминтерна переключилось (и вполне успешно) на борьбу с русскими. Достаточно вспомнить не совсем ясную смерть генерала Врангеля, убийство генерала Кутепова и похищение генерала Миллера — руководителей Русского общевоинского союза.
Но к началу Второй мировой войны и в ее ходе очень многое изменилось поскольку Сталин, готовя войну, в одинаковой степени не доверял французским коммунистам, как он не доверял и советским, не доверял сотрудникам НКВД и Коминтерна, работавшим во Франции, как он не доверял и работавшим в Москве — и те и другие были почти поголовно расстреляны. Сталину нужны были люди не размышляющие о призрачных коммунистических идеалах, а беспрекословные и ни о чем не задумывающиеся исполнители. Во Франции к тому же у коммунистов и симпатизантов возникла новая проблема: Гитлер начал войну и захватил почти всю Францию, но Советский Союз был союзником Германии, а потому все коммунисты получили приказ — помогать немецким войскам. В результате некоторое количество откровенных агентов НКВД было выслано в начале войны в Советский Союз. Естественно, все они здесь были тоже расстреляны, кроме Алексея Эйснера1. Но через два года началась уже не II мировая, а отечественная война, коммунисты получили приказ бороться с немцами и благодаря своей многочисленности составили существенную часть движения сопротивления. Кроме них по понятным причинам там было много евреев, русских из СССР, вывезенных на работу в Германию и сбежавших оттуда, и некоторые русские эмигранты — к примеру мать Мария Оболенская, Вильде и другие. Но, скажем, Мережковский и Гиппиус поддерживали скорее Муссолини, Нина Берберова в стихотворении славила Гитлера, генерал Деникин пытался остаться в стране и от коммунистов и от фашистов. Впрочем, Сталина раздробленная и очень ослабленная русская эмиграция уже интересовала гораздо меньше. Тогда и началась та игра с республикой Францией апофеозом которой и стало Майское восстание.
Во время войны, естественно, для Сталина были важны все силы выступавшие против немцев, отвлекавшие немецкие силы с восточного фронта. Но не со всеми возможно было договориться. Хотя в Советском Союзе и была из уцелевших поляков сформирована дивизия генерала Андерса, но ее пришлось переправить из СССР, премьер польского правительства в Лондоне Миколайчик после того, как немцы представили международной комиссии трупы поляков, расстрелянных в Катыни, пытался получить списки погибших и даже требовал объяснений у Сталина, но потом странным образом сам погиб.
Черчилль, для которого восточный фронт был важнее расстрелянных поляков, Миколайчика не очень поддерживал, а в Москве хорошо знали, что в Катыни была лишь небольшая часть расстрелянных поляков, был еще Осташков, да и многочисленные расстрелы поляков только за то, что они поляки по всему Советскому Союзу, так что хотя неожиданная, а возможно тщательно организованная авиакатастрофа хотя и избавила Москву от Миколайчика, но и с оставшимся польским правительством договориться было невозможно.
Совсем другое дело было с генералом де Голлем. Дело было не в том, что «сражающаяся Франция» отвлекала небольшую часть немецких сил, а в Африке на восточном фронте воевала имевшая чисто символическое значение французская эскадрилья «Нормандия-Неман». Сами претензии генерала были полностью и блестяще использованы Сталиным и это, возможно, единственная в его жизни дипломатическая победа. Генерал де- Голль не только настаивал на том, что он единственный руководитель борьбы французов с немецкой оккупацией, не только претендовал, после победы союзников над Германией, на руководящую роль во Франции. Но он пытался утвердить в Англии и США представление о том, что он и его отряды и правительство в Алжире — это и есть вся Франция. Между тем частью оккупированная после капитуляции, частью формально независимая Франция была важнейшим союзником Германии к тому же всеми дипломатически признанная. Вся ее мощная военная промышленность (да и любая другая) полностью работала на Германию, правительство Виши к тому же послушно посылало на работу в Германию сотни тысяч французов, и выдавало немцам всех найденных провокаторами евреев. Естественно, ни Англия, ни США игнорировать этого не могли, как и считать государство Францию по-прежнему в числе союзников.
Но СССР, что было особенно забавно, начиная с 41-го года не только признавал, сперва на словах, а потом на деле Де Голля — единственным законным лидером Франции, но даже присылал к нему в Алжир своего официального представителя, которым и был Богомолов — посол СССР сперва в Париже, потом — в Виши, тоже вполне признанном СССР, а потом то там, то здесь. Естественно в окружение де Голля (для контроля) появилась в большом количестве советская агентура. Один из них (конечно, скрывая слегка свои коммунистические симпатии) не только стал в 1944 году министром у де Голля, но и продолжал как шпион работать на Советский Союз до начала 60-х годов, что и выяснилось из разоблачений Голицына.
В декабре 1944 года де Голль приехал в Москву и его длительные переговоры со Сталиным имели решающее значение не только для отношений Франции и СССР в течение нескольких десятилетий, но и для положения внутри самой Франции, которая принадлежа к западному миру оказалась во многих отношениях не такой уж независимой от Советского Союза.
Сталин пообещал (и выполнил свое обещание) все, что так нужно было де Голлю. По сути говоря именно Сталин спас честь Франции. Хотя де Голля, конечно, не приглашали ни в Тегеран, ни даже в Ялту, когда уже его правительство было в Париже. Но французские офицеры присутствовали при подписании капитуляции Германии, де Голля в последний момент все же впустили в зал, где шли Потсдамские соглашения стран победительниц, и Франция, несмотря на сопротивления США (в первую очередь самого Рузвельта), даже получила не только желаемую границу по Рейну, то есть и Рур и Саар, но к тому же наравне с другими победителями — небольшую оккупационную зону в самой Германии. Из страны потерпевшей поражение во II Мировой войне, а потом — почти пять лет основной союзницы фашисткой Германии, Франция по желанию Сталина превратилась в страну — победительницу, беззаветно сражавшуюся с фашистскими ордами, и вернулась в число великих держав, в том числе и постоянных членов Совета Безопасности ООН.
Но очень любопытно, что же пообещал за это де Голль Сталину. С одной стороны нет нужды что-то особенное находить и придумывать: у СССР и Франции были взаимодополняющие интересы в отношении уже явно обреченной на поражение Германии. Сталин не имел ничего против западной границы между Францией и Германией по Рейну, то есть включения в границы Франции в том числе и всей Рейнской области, к тому же он был скорее сторонником возвращения влияния в Средиземноморье, в подмандатных Франции Сирии, Алжире, Тунисе, в чем у де Голля были расхождения с Англией, стремившейся усилить там свое влияние и США, стремившихся его приобрести.
Но Сталин рассчитывал на поддержку де Голля в разделе восточноевропейских стран в восточной границе Германии по своеобразно понимаемым им Тегеранским соглашениям, и, в первую очередь — в трудном положении с Польшей. Однако, де Голль всегда поддерживал находившегося в таком же положении как он Миколайчика, к тому же реально руководившего боровшейся с немцами «Армией Крайовой», несмотря на давление Кремля, предпочел скорее уехать из Москвы (и объявил об этом), чем признать просоветский, никого не представляющий кроме последних уцелевших в Москве поляков «Люблинский комитет». Забавно в этом было еще и то, что французские коммунисты по преимуществу были во Франции, и после 1941 года по приказу из Москвы действительно участвовали в движении сопротивления. Но польские коммунисты к Сталину и НКВД были ближе, Польша была на половину оккупирована и они по наивности выбрали советскую зону, а потому почти все были расстреляны, уцелели, в основном лишь те (вроде Гомулки), кто был и выжил в немецких тюрьмах. То есть коммунистического сопротивления немцам в Польше практически не было.
Но договор с Москвой де Голлю был остро необходим и в конце концов сошлись на том, что Париж и Люблин обменяются лишь офицерами связи для решения технических вопросов, да и то не одновременно с подписанием нового франко-советского договора, что повышало бы уровень соглашения об обмене офицерами, а через два с половиной месяца.
Гораздо менее тверд де Голль был в отношении французских коммунистов. В «Воспоминания» он пишет:
– Политика единства побудила меня уже в Алжире ввести коммунистов в мое правительство. То же я сделал и в Париже.
В ноябре 1944 года специальным решением Совета министров Франции был амнистирован руководитель французской компартии Морис Торез, в 1939 году осужденный на пять лет за дезертирство из французской армии (не мог же тогда коммунист воевать против фашистов) и после бегства прятавшийся в Москве.
О Торезе Сталин говорит забавную фразу, которая упомянута де Голлем в мемуарах, как сказанная ему, а переводчик Жан Лалуа пересказал профессору в университете Нантера Иву Аману, а тот — мне, как сказанную Сталиным уже после того, как де Голль ушел с обеда:
– Пожалуйста, передайте генералу, чтобы он не сажал Тореза в тюрьму. Во всяком случае не сразу.
То ли это какие-то несовпадения у мемуаристов, то ли Сталину и впрямь так понравилась эта фраза, что он повторил ее дважды, очевидно, лишь, что легальная коммунистическая партия Франции даже имевшая министров, которые многое сделали для внедрения однопартийцев (тайных и явных) во все структуры власти и захватили архивы гестапо, которыми активно пользовались для «отбеливания» тех, кто был им нужен воспринималась Сталиным лишь как агентура.
Вполне, очевидно, однако, что Сталин серьезно рассчитывал на нелегальные структуры компартии, которыми руководил не Торез, а Жак Дюкло и проникавшую повсюду советскую разведку. Какие-то соглашения со Сталиным де Голль очевидно заключил. Иначе трудно объяснить одно место в его «Военных мемуарах» (том 3 «Спасение» 1944-1946):
«С учетом давних обстоятельств, происшедших с тех пор событий, потребностей сегодняшнего дня возвращение Мориса Тореза на пост главы ФКП могло дать больше выгоды, чем беспокойства.
Так и будет, пока я сам буду находиться во главе государства и нации. Настойчиво, день за днем, коммунисты будут расточать угрозы и дутые обещания. Тем не менее, они не сделают попытки переворота. Даже более того, пока я буду у власти, не произойдет ни одной забастовки».
Любопытно, что примерно так же вел себя по отношению к коммунистам и Рузвельт. Есть не только странные сведения о том, что именно он и Элеонора Рузвельт почти покровительствовали и давали спасаться советской агентуре в США, в том числе похищавшей секреты атомной бомбы. Но вице-президентом у Рузвельта в последний его срок был как известно Уоллес, тут же после смерти президента создавший «прогрессивную партию», которая на деньги коммунистов и ничем не отличаясь Коммунистической партии США выдвинула его кандидатом в президенты. Правда, набрал он на выборах 2% голосов.
Все это особенно любопытно в связи с событиями в Париже 1968 года. Вполне очевидно, что Сталин, не имея возможности ввести в Париж танки, предпочитает видеть там в качестве президента де Голля, а не руководителя в это время ставшей самой влиятельной партии во Франции, имевшей к тому же свои мощные военные отряды — Мориса Тореза. Больше того, как пишет де Голль:
«Что касается Тореза, то, продолжая усилия по продвижению коммунистических идей, он много раз действовал в интересах французского государства и оказывал правительству услуги. На следующий же день после своего возвращения во Францию он принял участие в ликвидации остатков отрядов «патриотической милиции», которые кое-кто из его соратников упорно поддерживал».
Надо добавить, что «патриотическая милиция» вовсе не была остатками, а существенно превосходила по численности создававшиеся французские вооруженные силы. Но была в основном разоружена по приказу из Москвы еще до возвращения в Париж Тореза.
Всему этому, как бы не связанному с правлением Хрущева, Шелепина, Брежнева приходится уделять столько внимания, поскольку в 1968 году все в точности повторилось: к всеобщему удивлению кремлевское руководство предпочло видеть в Елисейском дворце по-прежнему де Голля, а не руководство французской коммунистической партии.
Но сперва — как это все опять началось. Конечно, в Кремле при этом никто и не думал пренебрегать влиянием легальной и нелегальной части ФКП, к тому же далеко не все оружие было сдано, а были созданы довольно многочисленные тайные склады с оружием — обо всем этом и многом другом пишет Тьерри Вольтон в книге «КГБ во Франции», и Пьер Файан де Вильмаре в нескольких книгах, впрочем, очень немногочисленных — и до сих пор писать о советском шпионаже и коммунистическом влиянии во Франции совсем непросто (недавно академику Алену Безансону не удалось во Франции напечатать свою статью о прослушивании дипломатического корпуса и зданий министерства обороны, которое будет вестись из строящейся рядом с ними русской церкви на набережной Берси). Слишком много влиятельных людей со времен де Голля с этим было связано и замарано. Но мы обратим внимание в книге Вальтона лишь на одну сеть, созданную еще в 1929 году и восстановленную в полном объеме после войны, а потом передем к другой, Вальтоном не упомянутой.
Первая из них это развернутая для целей советской разведки сеть «рабочих корреспондентов». Вальтон пишет:
«Официально “рабкоры” должны были информировать “Юманите” о социальных битвах во Франции и оказывать помощь в разоблачении подготовки войны “капитала против родины социализма”, то есть СССР. Партийный орган призывал всех активистов присылать со своих предприятий сведения об организации производства, перемещении штатов или же о соотношении сил между предпринимателями и профсоюзами. Многие члены партии стали “рабочими корреспондентами”, испытывая гордость, что тем самым они принимают участие в подготовке материалов для газеты. Они не знали, что на самом деле были информаторами советских разведслужб.
В “Юманите” обобщением этих многочисленных добровольных корреспонденции занимался специальный отдел, отбиравший материалы, достойные опубликования. Однако главной задачей этого отдела было выявление информации, которая могла заинтересовать СССР. При необходимости кто-то из товарищей ехал на место, чтобы получить от “корреспондента” дополнительные сведения. Командировался обычно специалист по разведдеятельности.
…
“Рабкоры”, которых опять же разоблачил патриотически настроенный активист компартии, вынуждены были законсервироваться после ареста в 1932 году … некоторых ответственных работников ФКП … полиция обнаружила секретные документы, заинтересовавшие контрразведку.
…
На деле “рабкоры” никогда не прекращали своей деятельности. Партия просто их “заморозила”. 13 ноября 1951 года с трибуны “Мютюалите” член Политбюро и французский представитель в Коминформе Этьен Фажон торжественно протрубил их сбор. “Необходимо, чтобы “Юманите”, все наши газеты ежедневно получали десятки и десятки писем, – заявил он в своем выступлении на открытии организованного партией “месячника прессы”. – Конечно, не все письма смогут быть опубликованы. Но благодаря им редакторы получат единственную в своем роде возможность иметь в своем распоряжении исключительно важную, точную и быструю информацию”. Через несколько дней в “Юманите” его мысль продолжил Андре Марти: “Найти как можно больше корреспондентов – это решающий вопрос для защиты трудящихся, для защиты народа. Надо, чтобы на всех заводах и по возможности во всех цехах трудящиеся становились корреспондентами “Юманите” и местных коммунистических газет”.
История повторяется: Октав Рабате, заведующий общественным отделом “Юманите”, в ведение которого входил разбор писем “рабкоров”, до этого работал в конце 20-х годов в сети Креме. В 1928 году его имя даже фигурировало в шпионской истории, когда секретные документы военно-воздушного училища и министерства обороны были переданы советскому агенту.
Как и до войны, “рабочие корреспонденты” информировали партию не только о социальных битвах. В этом, в частности, в начале 1952 года убедилась полиция при обыске в доме слесаря в Тулоне, бывшего помимо всего прочего председателем федерации ФТП департамента Вар. Он прятал в курятнике весьма любопытные документы, полученные при пособничестве профсоюзных деятелей ВКТ, работавших в порту и на военных предприятиях региона. Еще один обыск, на бирже труда в Тулоне, выявил наличие настоящей сети, за несколько лет завладевшей полной схемой военно-морских арсеналов, планом обороны порта, списком электростанций региона, чертежами пусковых установок ракет “V-2″ на острове Леван, справкой о деятельности научно-исследовательского центра военно-морского флота (в Брюске), сведениями о подводном локаторе и т.н. Ничего общего с профсоюзной борьбой. Всего было арестовано 16 человек, в том числе бывший подполковник ФТП, секретарь ВКТ тулонского порта, секретарь профсоюза железнодорожников департамента Вар, департаментский секретарь ВКТ, федеральный секретарь ФКП.
“Тулонское дело любопытно и поучительно, – комментировал бывший председатель Совета Министров Поль Рамадье в органе СФИО газете “Попюлэр”. – Благодаря ему мы видим, что коммунисты ищут, собирают документы о национальной обороне. Здесь речь не идет, как в других случаях, об индивидуалах или профессиональных военных, а о профсоюзных деятелях, членах коммунистической партии, действующих по приказу ее ячеек”.
Тем не менее 17 ноября 1953 года следователь суда первой инстанции Тулона объявил об отсутствии состава преступления во всех 16 случаях. Тулонское дело провалилось. Компартия в который раз вышла сухой из воды благодаря, с одной стороны, умело построенной кампании, а с другой – стремлению властей погасить скандал.
Коммунистическая пресса была в то время очень мощной (16 ежедневных газет, 82 еженедельные, 28 журналов и других периодических изданий). Она поднялась единым фронтом в изобличении “еще одной провокации” и в яростных нападках на военного судебного следователя Рота, которого в конце концов отстранили от ведения дела. Добившись первого успеха, партия мобилизовала прессу в соответствии с тактикой, доказавшей свою действенность в предыдущих делах о шпионаже, которую она будет удачно использовать еще многие годы и которая состояла в преуменьшении значения секретных сведений. Прежде всего компартия попросила адвокатов обвиняемых затянуть процедуру. В это время она мало-помалу в различных газетах публиковала выдержки из секретных досье, в краже которых обвинялись ее члены. Каждая статья, взятая отдельно, была составлена так, чтобы не попасть под действие закона, но в целом информация, опубликованная в газетах, внешне не имевших между собой никакой связи, в конечном счете явилась полным разглашением досье. Основываясь на этих публикациях, защите оставалось только показать, что обвинение не имеет никакого смысла: “секреты” стали достоянием общественности. Судебное преследование было прекращено».
В этой советской сети, носившей откровенно шпионский характер, прямо приведшей к поражению в Вьетнамской войне, до такой степени, что даже время и план решающего сражения при Дьенбьенфу был выдан коммунистами Москве, а от туда — во Вьетнам, в результате чего сражение было проиграно, а тысячи французских военных — погибли, практически ни один шпион арестован не был.
Впрочем, если помощь Вьетнаму формально была только идеологической, выражалась во множестве лозунгов и митингов, то поддержку Советского Союза Коммунистическая партия Франции не скрывала. Опять процитируем книгу «КГБ во Франции»:
«на пленуме Центрального Комитета партии Морис Торез произнес слова, вызвавшие возмущение в политических кругах. “Если наш народ будет против воли втянут в антисоветскую войну, – заявил генеральный секретарь, – и если в этих условиях Советская Армия, защищая дело социализма, будет вынуждена преследовать агрессора на нашей территории, смогут ли трудящиеся, народ Франции повести себя по отношению к Советской Армии иначе, чем трудящиеся, народы Польши, Румынии, Югославии?..”
Таким образом, Торез призвал французов к коллаборационизму с Советским Союзом в случае войны».
И все же пишет Жиро:
«….он (де Голль) может надеяться, что коммунисты сделают, что нужно. Эта уверенность зиждется на давнишнем союзе между голлизмом и коммунизмом, заключенном 26 сентября 1941 г., когда Свободная Франция была признана Сталинским СССР, условием которого было выдвижение на передний план компартии Франции, удаленной Даладье с политической сцены после германо-советского пакта»2.
Политика с 1944 года привела к заметному влиянию коммунистов и в правительстве и в стране.
Эта уверенность зиждется на том, что де Голль не сомневается, что его соглашения со Сталиным для Кремля, конечно, не единственный механизм влияния на политику и общественную жизнь Франции, но имеют большее значение, чем поддержка Сталином французской коммунистической партии и Мориса Тореза.
Де Голль выстраивает с Советским Союзом «особо привилегированные» отношения, которые Жиро называет исключительными не только за всю историю Франции, но и, пожалуй, во всей европейской истории дипломатических отношений.
После визита в Москву он при формировании правительства не только ввел коммунистов, но практически пошел на все их требования, особенно относительно “чисток”, которые затронули очень широкий круг функционеров, политиков и просто граждан. Он осторожно, но несомненно поддерживал действия Сталина при решении судьбы Германии, и эта сторона его политики осталась неизменной до конца.
Он подчеркнуто дружески обращался с Хрущевым во время двусторонних визитов (особенно в Москве в 1966), в какой-то речи он даже повторил, как свою, формулу Хрущева. о “Европе от Атлантики до Урала”. К этому же времени относятся его неоднократные высказывания о том что “есть идеология, а есть реальная политика”.
После первого ухода де Голля от власти во Франции не нашлось своего сенатора Маккарти и директора ФБР Гувера, которые советскую агентуру в США, правда, уже успешно похитившую значительную часть ядерных секретов, в конце концов довести до сравнительно умеренного состояния. Да и положение во Франции было совсем другое: в США за Уоллеса, как мы упоминали, проголосовало в самые бурные послевоенные годы 2% избирателей (председатель компартии США, как потом выяснилось, был агентом ФБР), во Франции за коммунистов голосовало в десять раз больше (после войны ФКП стала с помощью де Голля самой мощной в стране партией), а до самого краха СССР и, соответственно коммунистической партии Франции, маленький Париж был в «красном кольце» коммунистических муниципалитетов. И все же ставка на де Голля для Кремля оказывается более важной. В 1968 году в переговорах представителя де Голля Лео Аммона в переговорах с Дубининым не случайно звучит упоминание о “континентальной солидарности” оно отсылает опытного дипломата к первым договоренностям команды де Голля в 41 г, когда при формировании тайных двусторонних отношений (через Виноградова в Ливане и Майского в Лондоне) эта формула была употреблена впервые, как обозначение союза “сухопутных” стран против морских держав США и Великобритании. Во время этих переговоров было, например, сформулировано, что “между свободной Францией (France Libre) и Россией не стоит проблема политических режимов”. Еще любопытная деталь – в 44 г в разговоре с послом Виноградовым де Голль говорит о своей боязни коммунистов , которые ” набирают силу, как будто они перестали верно выполнять указания Кремля“.
На самом же деле, ставка на соглашения подписанные с де Голлем оказывается для Кремля самой важной. Вторично придя к власти де Голль выводит Францию из военного блока НАТО и его штаб-квартира перебирается из Парижа в Брюссель.
Тьерри Вальтон об этом пишет:
«в 1976 году, перебежчик, Алексей Мягков, капитан КГБ, без колебаний написал, что подобная смена курса Франции была огромной победой советских секретных служб. “Выход Франции из НАТО является примером эффективности подрывной деятельности КГБ в Западной Европе, – сказал он. – Вербуя агентов среди журналистов и членов Общества франко-советской дружбы, КГБ активно внедрял в политических кругах мысль о том, что политическая независимость страны страдает от принадлежности Франции к НАТО. Этот факт (выход Франции из НАТО) использовался в качестве примера при обучении в школах КГБ. В 1968 году директор школы N 311 КГБ в прочитанной будущим офицерам лекции о деятельности организации за границей прямо заявил, что для Кремля выход Франции из НАТО, явился положительным результатом усилий Советского правительства и КГБ”.
Что касается Франции, подспудный антиамериканизм большей части голлистского политического персонала (и отвращение де Голля к англосаксам вообще) был только обострен в результате дела Голицына».
Влияние КГБ, вероятно, здесь преувеличино, а вот советского правительства (точнее ЦК КПСС) и самого генерала де Голля, совершенно очевидно. Больше того де Голль одновременно добивается отмены Бреттон-Вудских соглашений о центральной роли американского доллара во всех экономических расчетах и возвращения золота в качестве единой международной меры стоимости товаров и услуг.
Это уже прямой удар по Соединенным Штатам и их главенствующему положению в послевоенном мире, к тому же никак не объясняемый прямыми интересами Франции.
Зато здесь по-прежнему можно видеть договоренности с Кремлем о создании «континентальной Европы», куда не войдут англо-саксонские страны, но в объединенной Европе станет вполне очевидным преобладающее влияние Советского Союза, как полагает вероятно де Голль, соблазненный либерализмом Хрущева, считая его предпочтительнее американского, но не учитывая того, что в СССР власть уже переменилась и теперь она допускает только жесткое управление всеми саттелитами. Впрочем, именно с этим непониманием характера изменений произошедших в Кремле будет связан и испуг и некоторые судорожные движения де Голля в мае 1968 года и его видимая победа.
Впрочем советское влияние во Франции было так велико, что генерал КГБ Калугин в книге изданной уже в Америке пишет:
«Имея довольно точное представление о том, что мы располагаем широкой агентурной сетью во Франции, я тем не менее, оказавшись в отделе контршпионажа ( 1973), был поражен числом “кротов” самого высокого ранга в их органах шпионажа и контршпионажа, а также в органах военной разведки. В это время мы располагали во Франции примерно дюжиной прекрасных агентов, в основном глав соответствующих служб. В подавляющем большинстве они сочувствовали коммунизму до того, как мы с ними связывались, в основном в сороковые годы. Наши офицеры не рекомендовали им вступать в партию и вообще скрывать свои взгляды. Такие агенты и их кураторы дожидались времени, когда они займут ответственные посты в разведслужбах. В шестидесятые-семидесятые годы французские спецслужбы текли как дуршлаги»3.
Тем не менее в другой гораздо более трудно изобличаемой в условиях отсутствия цензуры, свободы печати и уголовных статей преследующих за антиправительственную, антигосударственную пропаганду, сети один человек все же был не только арестован, но и осужден французским судом. Это был Пьер Шарль Патэ — сын владельца одной из двух крупнейших и старейших французских кинематографических фирм. И хотя он был осужден все же за доказанный французской полицией шпионаж, во время судебного разбирательства стало вполне очевидным и доказанным, что он десятки лет был советским агентом влияния, издавая, на полученные от советских дипломатов деньги, журналы для «французской элиты», где был занят пропагандой в точности соответствующей «линии партии». То хвалили и оправдавал Пол Пота, то переходил к описанию его зверств в Камбодже, тоже происходило и с взглядами Патэ в отношени Китая, и уж, конечно, он постоянно боролся с «американской военщиной» и доказывал необходимость выхода Франции из НАТО. Мы его упомянули лишь в связи с его происхождением, принадлежностью к самой влиятельной во Франции кинематографической среде, которой и компартия и советская разведка со времен Коминтерна и НКВД уделяли очень большое внимание и которая по общему мнению сыграла определяющую роль в майском восстании и едва не привела к «коммунизации» всей Европы.
Кроме шпионской сети французской компартии, кроме уже упомянутой профсоюзной сети рабочих корреспондентов, кроме такой же сети КГБ во Франции столь же долго существовала еще одна сеть, выполнявшая не разведывательные, а пропагандистские цели, особенно близкие Коминтерну, а потом – «плану Шелепина», – сеть киноклубов. Не нужно думать, что к кино, которое в Советской России по определению Ленина «было важнейшим из искусств» во Франции сотрудники Коминтерна, а потом КГБ относились иначе. Из записок полковника КГБ Игоря Прелина, во Франции многие сделали вывод, что популярнейший французский актер Мишель Симон был агентом КГБ. Актриса Марина Влади не скрывала своего членства в ФКП, и была даже членом ЦК партии. Луи Доливэ — до войны генеральный секретарь «Всемирного объединения за мир» основанного для борьбы с мнимой в те времена нацистской агрессией в 1935 году, великим конспиратором Вилли Мюнценбергом, в пятидесятые годы становится успешным продюсером в основном короткометражных фильмов. Марина Влади играет главную роль в одном из наиболее агитационных, пропагандистских и прямо призывающих к революции фильмов Годара (но об этом позже), с Доливэ мы подходим к Мюнценбергу так повлиявшему на Эрнста Генри и явно не оставшемуся в стороне от создания сети (а потом короткометражных фильмов для них) киноклубов. Еще более интересный персонаж Эдуар Корнильон-Молинье, депутат от департамента Альп-Маритим, министр и даже заместитель Председателя Совета министров (в 1957-58 г.г.) тоже переключается на кинопромышленность, становится заместителем директора фирмы «Гомон» (как раз там снимались все пропагандистские и революционные фильмы Годара). Уже не вызывает удивления, что до войны Корнильон «активно участвовал в поставках (заметим, тайных — С.Г.) оружия интернациональным бригадам во время гражданской войны в Испании», работая в принадлежащей Коминтерну авиационной компании. Близким «знакомым» Корнильона (уже министра и депутата) и после войны оставался Альберт Игуэн (подлинное имя, как и происхождение, его французской службе безопасности установить не удалось — известно лишь, что в разные годы жил под двумя другими фамилиями и биографиями, но была ли хоть одна из трех подлинной — неизвестно), что, впрочем, не помешало ему быть Председателем Французского совета банков и одним из основных кассиров французской компартии. Как пишет Вольтон «по словам бывшего высокопоставленного деятеля ФКП, Корнильон-Молине продолжал оказывать услуги партии с большим энтузиазмом».
Но основное внимание в «киноделе» и коминтерном и ФКП, а потом и в «плане Шелепина» уделялось во Франции (да собственно и во всей Европе, с чем и связаны молодежные бунты в разных странах) сети киноклубов.
Мишель Оаре в статье «Фрагменты из истории киноклубов в Франции» пишет:
«Они создаются впервые в 20-ые годы. Цели — художественные, т.е. освободить кино от влияния коммерческого проката, и политические, связанные в первую очередь с ростом левых сил и влиянием вновь образованного СССР. Один из первых — клуб «Друзья Спартака», созданный Леоном Муссиньяком, Полем Вайан Кутюрье и Жаном Лодом, т.е. людьми, либо состоящими в компартии, либо ей сочувствовавшими. Один из первых показов — запрещенный «Броненосец Потемкин». Цель клуба — максимально широкий охват населения, и за 5 первых месяцев число его членов возросло до 80 тыс. Поскольку киноклубы создаются и в других европейских странах, развивается и их сотрудничество, в котором особенно активны клубы левого толка.
Но наибольшая популярность и размах деятельности киноклубов приходится на послевоенный период, что связано с активностью бывших членов Сопротивления. Если в 20-30 гг. развитие кинокулбов шло по инициативе левых интеллектуалов и было сосредоточено в Париже или крупных городах, то в послевоенный период они начинают создаваться в провинции или даже в сельских районах. Они более политизированы и рассчитаны не только на показ некоммерческого кино, но и, благодаря некоторой оснащенности камерами, кино любительского».
Киноклубы, по мнению автора статьи сыграли решающую роль в радикализации населения и подготовили почву для 68-го года.
Рене Предаль пишет, что невозможно переоценить роль киноклубов в политическом, эстетическом, педагогическом развитии части французского общества.
В конце 60-х годов самая известная ассоциация киноклубов UFROLEIS насчитывала около 9000 киноклубов и 17 кинотек (заметим, что это самая известная, но лишь одна из ассоциаций). В конце 50-х годов примерно половина киноклубов Франции приходилась на сельские районы. (Охват уже всего населения страны — С.Г.)
В 60-70 годы группы создающие и показывающие фильмы политической направленности, существуют во всех регионах Франции, и очень часто создаются на базе университетов. До этого – «старшие школьники и университетская молодежь ощущали киноклубы как островки свободы». Не зря же не меньший революционер и коммунистический пропагандист в годы своего раннего творчества Бернардо Бертолуччи начало парижского восстания прямо связывает монтируя документальные и доснятые «Синематики», которая воспитывала всех режиссеров «Новой волны» и парижскую молодежь. Фильм начинается митингом и гигантской демонстрацией с участием героев фильма из-за закрытия синематики и кончается «ночью баррикад».
Русский исследователь и активный участник левого движения Александр Тарасов, написавший восторженную статью о Жане-Люке Годаре, как о новом Вольтере подготовившем революцию 68-го года, создавшем в том числе и для самого себя «экзистенциальную реальность» восстания и принявшего в нем самое деятельное участие, как это ни странно недооценивает основной механизм использованный Годаром.
– Кино «Новой волны», – пишет Тарасов, – не было массовым кино, это было кино левой интеллигенции и студенческой молодежи. Оно прокатывалось через сеть киноклубов, которые были широко распространены в 50-60-е годы во Франции и оказывали огромное идеологическое воздействие на довольно узкий слой населения.
Ошибка Тарасова легко объясняется — он не видит за сетью киноклубов Коминтерна, КГБ и «плана Шелепина», не понимает, что с 1960 года использование киноклубов для «Управления «Д» имело уже вполне прагматическую цель, а потому и киноклубы были не «широко распространены», а сплошь покрывали всю Францию, половина их приходилось уже на сельские районы и оказывали они влияние — не только фильмами «Новой волны», но множеством прямо пропагандирующих революцию короткометражных и любительских фильмов — на все население Франции. Впрочем, и почти все режиссеры «Новой волны» внесли свой вклад в дело коммунистической пропаганды. Дальше мы упомянем многих из них, но начать можно с известного и влиятельного режиссера и сценариста Бертрана Блие, в фильме которого о молодежи и для молодежи в фильме «Гитлер? Не знаю такого» из одиннадцати молодых людей, по одиночке дающих интервью режиссеру о своем детстве, о своей молодости наиболее серьезным, надежным, интеллектуально привлекательным, интересующимся всеми видами искусства оказывается, конечно, двадцатилетний рабочий, который объясняет режиссеру, что любит перечитывать книги Маркса и Достоевского и что сами рабочие это наиболее надежная и достойная часть населения Франции.
Результатом массированной прокоммунистической агитации стала, охватившая всю страну во время майского восстания, всеобщая, небывалая в мировой истории 10-миллионная забастовка, объявленная и шедшая вопреки желанию профсоюзов и коммунистической партии. Этот парадокс еще найдет свое объяснение. Ее организаторами и стали киноклубы по всей стране.
Но Тарасов, конечно, прав подчеркивая значение фильмов Годара в подготовке майского восстания, хотя если бы он внимательнее относился к эволюции знаменитого режиссера от одного революционного фильма к другому, ему многое стало бы ясно и в самом ходе этой внутренне изменившей всю Европу, но с точки зрения самих участников (и самого Годара) неудавшейся революции. Конечно, все эти проекты были бы очень рискованными, если бы не позиция самого де Голля, который плохо понимал положение в Кремле и считал, что там все очень стабильно и политика не меняется. В дополнение к сведениям о переговорах со Сталиным и обязательствам де Голля 1941-44 годов, а так же некоторому бахвальству сотрудников КГБ, приведем еще одну выписку из уже упоминавшейся книги Анри-Кристиана Жиро «Секретные соглашения Баден-Бадена» (Париж, 2008 г.):
«23 марта 1958 г. Жилбер Гранваль, во время обеда у Лео Амона, преставил Ерофееву4 “программу де Голля” из четырех пунктов, где вторым пунктом значилось: “Разрыв Франции с НАТО и освобождение от финансового наблюдения со стороны американцев. Развитие экономических связей с восточными странами, в первую очередь с СССР и Китаем.” И третьим пунктом: “Сотрудничество с левыми силами и активное участие КПФ в государственных делах, при условии, что, по крайней мере на первых порах, коммунисты не войдут в правительство”».
То есть де Голль сам лишал (и как мы знаем лишил) Францию коллективной защиты НАТО. Причем в 1959 году по воспоминаниям Дубинина де Голль говорит об этом уже самому Хрущеву — Франция намеревается не всегда оставаться в НАТО и основывать на НАТО свою политику. В Москве и до 1958 года есть люди (в первую очередь Виноградов в свое время убедивший Сталина признать де Голля до того, как это сделает Рузвельт. Мари-Клэр Рей в книге «La tentation du rapprochement» (Сорбонна, 1991 год) пишет, что Виноградов не только организовал визит де Голля в Москву в декабре 1944 года, но и:
«С 1953 по 1958 он неоднократно навещает де Голля, живущего в это время в Коломбэ, и, несмотря на довольно прохладное отношение Хрущева к генералу, он делает ставку именно на него, хотя в это время генерал не участвует в активной политической жизни Франции; в 1956 г. он говорит, что генерал единственный французский политический деятель, способный отойти от НАТО».
Однако вернемся к очень характерным и важным для всего, что произошло в мае, фильмам Годара 60-х годов. Первым и самым знаменитым из них был фильм «Не переводя дыхания» 1960 года. Это классический экзистенциальный фильм, где герой, совершивший преступление — убивший, собственно говоря, случайно из найденного в угнанной машине пистолета полицейского, убегал забыв в растерянности свой пиджак в машине, а потому из мелкого воришки, угонщика и мошенника, в общем-то никому не интересного обитателя парижского дна, превращается в изгоя разыскиваемого полицией. Фильм «Не переводя дыхания», кроме замечательных кинематографических находок еще почти не выделяется из числа знаменитых фильмов «Новой волны» рубежа 60-х годов, снятых под прямым влиянием философии экзистенциализма. Это, скажем, «Четыреста ударов» Франсуа Трюффо, «На двойной поворот» Клода Шаброля или «В прошлом году в Мариенбаде» Алена Рене по сценарию Алена Роб-Грийе. Можно сказать, что Сартр и Камю возродили мировую кинематографию.
Годар даже демонстративно подчеркивает эту связь в особенности с фильмом Шаброля, заимствуя у него главного героя Ласло Коваля с его именем и даже актером — Ж. – П. Бельмондо. Разница лишь в том, что у Шаброля это циник, совершенно не считающийся с миром условностей и приличий — с его точки зрения не важных и не подлинных, живущий в мире подлинном, экзистенциальном, но с одной оговоркой — он богат и хорошо устроен в этом презираемом им мире.
Герой Годара не имеет этого элемента неподлинности — он гораздо более точный герой Сартра. Я не думаю, что Годар здесь следует революционной теории Франца Фанона, как это полагает Александр Тарасов, о том, что люмпен-пролетариат является наиболее революционной частью общества. Похоже, что пока Годара это не интересует и его герой — не таинственный обитатель алжирского подполья, а обыкновенный мошенник, в прошлом — стюард «Эр-франс», пытающийся обналичить уже погашенный банковский чек. Но он бесспорно уже асоциален и главная связь с неподлинным реальным миром — человеческая жизнь, в фильме Годара с первых же минут становится очень шаткой: убитый полицейский, убитый на улице прохожий и, наконец, столь же легкая и добровольная смерть самого героя.
Второй фильм Годара в том же 1960 году «Маленький солдат» тоже лишь наиболее полное отражение в кино экзистенциальных идей и философских положений. Правда, здесь уже у Годара и впрямь идет речь об алжирском террористическом подполье в Женеве. Но эти террористы хотя и очень похожи по своему поведению на преследующих их сотрудников спецслужб, но все же еще более лживы и жестоки. Ни о какой идеализации или оправдания террора пока у Годара и речи нет. Главный герой, мечущейся между спецслужбами и террористами, конечно, влачит вполне экзистенциальное существование. Впрочем и Сартр не сказал еще своей програмной фразы о приемлемости и оправданности насилия.
Фильмы Годара ближайших нескольких лет: «Жить своей жизнью», «Женщина есть женщина», «Банда аутсайдеров», «Безумный Пьеро» – каждый по разному замечателен, но в общем не выходят за границы экзистенциального отстранения от окружающего, псевдореального мира, отстранения естественным следствием которого является эмоциональный протест. Идеи Сартра перемежаются с книгами Мерло-Понти, но в них еще нет ни в коей мере стремления к революционному переустройству общества. Единственным исключением в этой группе фильмов является «Альфавиль» (1965 год) справедливо выделенная Тарасовым пародия на антиутопию, снятая Годаром с явным цитированием положений новой философской доктрины — за год до этого вышедшей книги Герберта Маркузе «Одномерный человек» и кстати говоря, тогда еще не переведенной на французский. В «Альфавиле» тоталитарное общество мало того, что поразительно напоминает современное, но к тому же совершенно ничтожно и беспомощно. В 1965 году впервые Годар с очевидностью внедряет в умы зрителей не только полезность, даже необходимость разрушения современных государственных структур, но и легкую возможность сделать это. Это последний фильм Годара 60-х годов ориентированный и на коммерческие кинотетары и на «своих» – «сеть киноклубов, покрывшую всю Францию». В то же время это и конец «новой волны» . С Тарасовым трудно согласиться, когда он пишет, что «кино “новой волны” прокатывалось именно через киноклубы, на «большой экран» практически не попадая». Во-первых, в те годы киноклубы сами были большим, не имеющим аналогов и конкурентов «большим экраном», во-вторых, скажем, «В прошлом году в Мариенбаде» Алена Рене — классический фильм «Новой волны» получил в 1961 году «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале — это был большой экран без всяких оговорок.
Но вот следующие фильмы Годара основаны на уже новой — третьей для режиссера идеологии и, действительно, совсем не для «большого экрана». Если в 1963 фильм «Презрение» – это в том числе презрение и к коммунистам, то через два года Годар самым тесным образом сближается с компартией Франции и контролируемым ею профсоюзным движением, становится просто партийным пропагандистом, причем самого агрессивного крыла партии (во всем послушного указаниям Пономарева и Шелепина из Кремля и генерала Ивана Агаянца на Лубянке). В интервью с Фрицом Лангом Годар внятно сужает теперь свою аудиторию – «Кино это искусство для молодежи, молодое искусство». Любопытно, что Годар даже внешне похож на еще не арестованного в Москве Юрия Галанскова – «план Шелепина» и в Москве и в Париже осуществляют романтики схожие не только внутренне, но и внешне. Существенная разница лишь в том, что Галансков — противник всякого насилия и потому КГБ так и не удалось вовлечь его в свои игры, Годар от фильма к фильму становится все более горячим сторонником («нужны искренность и насилие» теперь повторяют его персонажи) и игра коммунистов и КГБ с Годаром вступает в свою открытую фазу. Впрочем, еще до Годара, но все же не так открыто, оказываются под влиянием коммунистической партии Франции по меньшей мере два самых известных кинорежиссеров «Новой волны». В 1963 году Аньес Варда снимает явно предназначенную для киноклубов агитационно-пропагандистскую короткометражку «Привет кубинцы», где остров «свободы» представлен истинным раем на земле, где все поют, танцуют, снимают кино и даже пишут беспредметные картины вопреки запретам Хрущева («но Куба ведь свободная страна»). Мельком упомянут, правда, еще один элемент свободы: приходится убирать сахарный тростник, это тяжелая работа и за нее не платят, но зато призывают на работу пламенными речами и песнями. В позднем автобиографическом своем фильм «Побережья Аньес» Варда упоминает о своей поездке на Кубу и показывает сделанную тогда фотографию Фиделя Кастро — он сидит между двумя белыми скалами и Варда говорит, что кубинский диктатор был просто ангел. Нашла ангелочка. Это было просто безумие французской интеллигенции, которое едва не привело Европу к диктатуре.
Еще раньше (в 1959 году) снимает свой дивный и знаменитый фильм «Хиросима — любовь моя», Ален Рене, где прямо говорится о «неравенстве наций, неравенстве классов». Более близок к коммунистической идеологии и более характерен другой полнометражный и по своему замечательный фильм Алена Рене (с Ивом Монтаном в главной роли) «Война окончена» (1965 год). В фильме то и дело звучат догматические ссылки на труды Ленина, взрослые его герои по-преимуществу испанцы, уже тридцать лет ведут из Франции свою в общем-то бесплодныую борьбу в Испании. Но есть среди них и французы, а так же итальянка, потому что это интернациональная война за коммунистические идеалы. Молодежная организация уже переходящая от агитации, листовок, забастовок к прямой вооруженной борьбе, уже с чемоданами толовых шашек — сплошь французская. Весь фильм до предела наполнен слежкой, проверкой документов, нелегальной литературой и спрятанными в зубной пасте тайными сообщениями, рассказами об арестах и обысках в Испании (все, кроме готовности к насилию, очень напоминает быт советского диссидентского движения), но главный герой приходит к выводу, что всеобщая забастовка , представление о глобальном недовольстве народа в Испании — это многолетняя иллюзия не стоящая жизней товарищей, погибающих или десятки лет гниющих в испанских тюрьмах. Этот вывод Алена Рене явно относится и к Франции, к наиболее революционной части французской компартии.
– Терпение и чувство юмора — главное достоинство большевиков, – говорит его главный герой. Но ни Рене, ни Годар не понимают, что кроме народа, коммунистов и полиции на этом фронте есть еще один мощный игрок — КГБ и его «план Шелепина», а с ним связано много неожиданностей.
Если явное посвящение Алена Рене в некоторые тайны и быт коммунистического подполья обернулся для ФКП скорее неудачей, то ближе к сути дела подходит еще один знаменитый режиссер «Новой волны» – Бертран Блие в фильме «Если бы я был шпионом», с музыкой Сержа Гинсбурга, но это уже слишком поздно — 1967 год и, конечно, тоже не помогает ни ФКП, ни «плану Шелепина».
Годар теперь (в 1966-67 годах) снимает три открыто прокоммунистических фильма (и одновременно столь же агитационно-революционных) – «Мужское-женское», «Сделано в США» и «Две или три вещи, которые я знаю о ней». «Мужское-женское», фильм который сам Годар называет «Дети Маркса и Кока-колы» уже наполнен пока довольно скрытой и спокойной, но если подумать — чудовищной пропагандой. На первый взгляд это просто любовные отношения между двумя молодыми людьми и несколькими девушками. По преимуществу даже не любовными, а сексуальными отношениями и как раз о сексе зачастую в форме социологических опросов, неудобных и неприятных девушкам, постоянно идет речь. У Годара уже в «Замужней женщине» (1964 год) было обсуждение совершенно революционного в те годы «научного» подхода к рождаемости. В следующем фильме «Мужское-женское» сексуальная революция неотделима от социальной, девушкам явно показывают, что секс так же прост и естественен, как пресловутый «стакан воды» в статьях Коллонтай после Октябрьской революции, молодые люди их расспрашивают о том умеют ли они пользоваться контрацептивами и американскими колпачками предупреждающими беременность. К этому надо добавить, что в 9000 киноклубов Франции шли далеко не только французские фильмы. Мало того, что постоянно показывалась вся советская и немецкая экспрессионистическая и прокоммунистическая классика 20-х годов (для одного «Броненосца «Потемкина» Эйзенштейна был выделен специальный небольшой кинозал в Париже, где только этот фильм беспрерывно демонстрировался около двадцати лет), но и множество зарубежных фильмов. Анализировать французский клубный кинопрокат этого десятилетия (перед «Майским восстанием») я не в состоянии — это отдельная большая тема, но упомянуть итальянские фильмы этих лет — необходимо. В первую очередь, конечно, столь же революционного, как Годар уже упоминавшегося Бернардо Бертолучи, у которого уже в 1963 году (до Годара) фильм называется «Перед революцией», в известном фильме «ХХ век» итальянские крестьяне в 1945 году все поголовно хватают ружья и вилы и с криком «За Сталина» идут убивать не только сторонников Муссолини, но всех эксплуататоров. В цикле короткометражных лент «Любовь и ярость», где с фильмом Годара «Любовь» соседствуют ленты Пазолини, Бертолуччи и Карло Меццани, фильм Марко Белоккио во всех подробностях и спорах повествует о захвате студентами университета, правда не в Нантере, а в Риме.
Любопытно, не придумал ли идею «Сексуальной революции» для заманивания молодежи в «план Шелепина» и социальные бунты хитроумный генерал КГБ Иван Агаянц? Впрочем, итальянцам она была очень близка (Бертолуччи, Пазолини).
Впрочем, социальные движения тут же — рядом. Приятель главного героя, конечно, рабочий, постоянно занят расклейкой листовок, сбором подписей под каким-то воззваниями, они вместе портят машину американского посла в Париже большой надписью масляной краской – «Мир Вьетнаму». Да и сам этот рабочий то говорит, что «правительство мешает рабочему поступить в университет — очень трудно развить мысль, если не умеешь», то уже более жестко заявляет, что «рабочие слишком доброжелательны и это наносит вред партии» – понятно, что речь идет о коммунистах, наконец, постоянно говорит о каких-то забастовках, то проводимых ВКТ (то есть коммунистическим профсоюзом во Франции), то в Бразилии, Аргентине, Мадриде, Лиссабоне, указывает на шпионов, следующих за ним.
Главное, однако, в другом. Годар сам напоминает – «крот не обладает сознанием, но он копает землю в одном направлении». Так же в «Мужском-женском» юному зрителю с первых минут фильма до последних внушается мысль, что жизнь ничего не стоит, «долой республику трусов» восклицает герой, но смерть по-прежнему, в фильме довольно бессмысленна, хоть чем-то оправданным было только третье самоубийство «самосжигание» производит человек у американского посольства, держа лозунг «Мир Вьетнаму». Сам герой выпадает из окна просто так — Годар приучает молодых французов, что жизнь — очень маловажное занятие.
Фильм «Сделано в США» – это с одной стороны уже свидетельство явной вовлеченности Годара в сложную внутреннюю жизнь компартии Франции, где есть открытый и секретный сектор, где по приказу из Москвы приходится называть врагами и ренегатами тех, кто еще вчера был товарищем и соратником по борьбе. Именно такого рода упоминание товарища Луи — легендарного командира Интербригад в Испании, потом — генерала югославской армии — сперва доверенного друга в том числе и в шпионаже в пользу СССР, а с 1948 года — всеми проклинаемого врага, члена «Клики фашистской собаки Тито». Годар явно не способный во всем этом разобраться, упоминает реальные исключения коммунистов из партии «для вида», «для обмана буржуазии», но весь фильм, наполненный убийствами коммунистов — полицейскими, предателей — коммунистами как-то очень невнятен, а скорее неприятен. Да и события там якобы происходят в США, а на самом деле вполне очевидно во Франции. Фильм снят в 1966 году, а вспоминают в нем о каких-то вымышленных событиях в Марселе в 1967 году, но во всей этой противной фантастике, убийствах и невнятице ясно выделены три идеи, которые Годар считает нужным внушить:
– четыре раза повторена нехитрая фраза «нет слов, чтобы передать как я ненавижу полицейских»;
– по прежнему мы слышим «я выбираю смерть вместо бессмысленной жизни»;
– и что особенно любопытно, прямая инструкция — надо доверять не тому, что пишут, показывают, анализируют журналисты, общественные деятели, участники тех или иных событий, а только «информации из секретных архивов, утечкам, которые допускают некоторые чиновники», то есть на самом деле всей той дезинформации, которую фабриковало на Лубянке «Управление «Д».
Ну и, наконец, третий прокоммунистический фильм Годара с многозначительным названием «Две или три вещи, которые я знаю о ней». Она — русская, что сразу же подчеркивает Годар героиня и играющая ее роль актриса — Марина Влади — член ЦК Компартии Франции. С одной стороны это свидетельство замечательной достигнутой близости Годара к Компартии, с другой — создается впечатление, что именно здесь и начинается его разочарование в коммунистах. Годар не понимает, конечно, что не только в Кремле, но соответственно в ФКП уже начался 1967 год, позиции Шелепина слабеют каждый день и теперь уже другие указания получает из Москвы лидер подпольного и полностью ориентированного на восток — Жак Дюкло.
Правда, вначале Годар опять якобы в результате радиоперехвата иронически повествует о том, как Джонсон (президент США) с болью в сердце, для того, чтобы принудить Ханой к переговорам отдает приказ бомбить Ханой и Хайфен, потом (указана дата 1968 год, фильм начала 1967) с болью в сердце отдает приказ бомбить Пекин и уничтожить китайские ядерные силы, теперь американские ракеты направлены на Москву. Восмилетний ребенок в фильме видит сон об объединении Северного и Южного Вьетнама, но, конечно не коммунистами, как произошло на самом деле, а американцами, на отдельном кадре для более надежного усвоения лозунг «Pax Americana» – это гигантское промывание мозгов, опять неизбежный разговор о простоте секса и даже совсем абсурдный, но только если думать, а не запоминать диалог:
– Идет дождь.
– Да. К счастью, во времена товарища Ленина такого не было.
В другом месте неожиданная, но предназначенная для запоминания цитата:
– Я пока не знаю, как мы будем предотвращать необдуманные поступки этих безумцев — говорит Никита Хрущев. И это опять подтверждает, что Годар не может понять — для правоверных коммунистов и в Кремле и в Париже Хрущева уже нет.
Если в предыдущем фильме Годара внушалась мысль, что доверять надо только секретной утечке информации, распространяемой КГБ и левой прессой, то здесь юная француженка, у которой есть и умные и серьезные друзья и родственники объясняет, что верить она может только советскому коммунисту, якобы лауреату Нобелевской премии Иванову. И все же среди лингвистических штудий утверждения о том, что «создание нового мира, где вещи и люди существуют в гармонии» – это и объединяет мою мысль — писателя и художника, главным девизом на отдельном кадре для запоминания оказывается «новые знания по изучению индустриального общества». Для ставшего уже ультра революционером Годара все более умеренная по указаниям из Москвы политика французских коммунистов теперь становится недостаточной. В короткометражной ленте «Любовь» для Годара уже мало провозгласить, что «авангарда нет без вооруженной борьбы», что «откроются линии линии фронта повсюду откуда ушли европейцы», что «революция и демократия не могут уживаться вместе» (причем, революция, конечно, гораздо лучше), предсказать, что «Америка станет — театром военных действий», а главное «одиночество Вьетнама выражает надежду на свободу» это уже переход к новому знаменитому фильму – «Китаянка» 1967 года, где Годар заявит:
– Русские — трусы. Требуют делай то, что я тебе скажу, но сами не делают.
С другой стороны проницательно замечает, но это не поможет ему в мае:
– Они (маоисты, ситуционалисты) были детьми по отношению к партии коммунистов.
Никакой китаянки в новом фильме Годара нет, но есть горы «цитатников» Мао, множество его устных высказываний в диалогах героев, французских юношей и девушек, которые не только создают «ячейку» культурной революции, но, главное, исходят из принципов – «если коммунизм существует — значит все позволено», «нужны искренность и насилие», «искусство это своего рода винтовка». Теперь уже точно зная и повторяя для зрителей как попугай, что «отсутствие революции не может привести к социализму, хотя несоциалистическая революция может превратиться в социалистическую, но не отсутствие революции», «коммунизм опасный (для капитализма — С.Г.) – Вьетнам, неопасный – СССР». Это прямое опровержение бесспорно известных Годару резолюций ХХ съезда КПСС и характерного там выступления Шелепина о мирном переходе к социализму:
«Формы перехода стран к социализму в дальнейшем будут все более разнообразными. При этом не обязательно, что осуществление форм перехода к социализму при всех условиях будет связано с гражданской войной … рабочий класс … имеет возможность …завоевать прочное большинство в парламенте и превратить его из органа буржуазной демократии в орудие действительно народной воли».
Слушая радио Пекина, восторгаясь красными бригадами, теперь уже считая русских «ревизионистами» и «не очень им доверяя», а французских коммунистов — врагами, которые их избивают, члены ячейки не только повторяют, что «китайцы следуют учению марксизма-ленинизма и капитализм — бумажный тигр». Вспомним, что самому Годару это очень близко и в более раннем «Альфавиле» без китайской терминологии он утверждает тоже самое. И по-прежнему, даже гораздо более настойчиво и совсем открыто внушает это юным зрителям в тысячах киноклубах. Его герои, в свою очередь, переходят от слов к делу и убивают (еще в прошлом фильме столь почитаемого) коммуниста интеллигента — Михаила Шолохова, министра культуры СССР, теперь читающего лекции в университете Нантера и случайно еще одного преподавателя — лишнее убийство, какие пустяки. Они этого не бояться — ведь полезно убить и несколько студентов — перепугаются преподаватели.
И все это ради того (создание боевой организации, которая займется соблюдая конспирацию подрывной террористической деятельностью, потому что жить во Франции при Помпиду тоже что жить в Германии при Гитлере), чтобы помешать открытию нового здания 17 августа 1967 года университета в Нантере, а в дальнейшем – «закрыть марионеточные университеты».
Именно в «Китаянке» звучат почти все лозунги, которые через год (в мае) запомнит Париж:
– я запрещаю запрещать.
– взорвать Лувр, Сорбонну и Комеди франсэз.
– упразднить экзамены, потому что это форма расизма, они ничему не учат.
– город — это спектакль (впрочем, это еще из предыдущего фильма) и популярных в эти годы ситуационалистских построений Ги Дебора.
И многие другие.
Все это прямое доказательство того, как велика была роль и влияние Жана-Луи Годара на подготовку и сам ход Майского восстания.
И, наконец, последний, не то что революционный — просто изуверский фильм «Уик-энд» Годара в 1967 году. Снятый на основе сценария Хулио Кортасара, фильм преображает Латиноамериканский фантастический реализм в чудовищную политическую агитку, Шарж Картасара доведен не до пародии, а до серьезного прямого изуверства и все это звучит как революционный призыв накануне майского восстания. Сперва в фильме почти возвращение к сюжету начала шестидесятых годов — пара обеспеченных французов лет тридцати характерные для Годара представители буржуазии — ничтожны, преступны самим своим существованием и типом мышления (мечтают о смерти деда, чтобы получить наследство, а потом убивают мать), но они уже в совсем другом мире — вся Франция горит, дороги с двух сторон переполнены разбитыми и сгоревшими машинами, но в конце концов после встреч с поэтом, музыкантом и героями «Алисы в стране чудес» они встречают подлинных революционных героев — это партизанский отряд в лесах под Парижем «Фронт освобождения Сены и Луары» с позывными «Броненосец Потемкин». Теперь уже Годару недостаточно красных бригад, призывов к революции, доносящихся из Пекина. Его «фронт освобождения» это даже не герилья и боливийские партизаны с Че Геварой. Это уже африканцы, которые «должны уничтожить европейский мир и это будет справедливо». В «Фронте освобождения Сены и Луары» и французы и негры не просто убийцы, но ко всему остальному еще и канибалы в прямом, а не переносном смысле: они убивают, варят в котле и съедают английских туристов, присоединившиеся к ним жена из буржуазной пары, выехавшей из Парижа в начале фильма, с удовольствием ест кусок бедра своего сваренного мужа и просит еще один. И Годар их всех оправдывает.
«Ужас буржуазии можно преодолеть еще большим ужасом». Зря я написал в начале, что Годар и Галансков во многом похожи. Впрочем, чистый, трогательный и наивный русский поэт Юрий Галансков уже арестован в начале 1967 года в Москве вместе с Александром Гинзбургом, оба были рабочими (любимая профессия Годара) в Литературном музее и в этот раз совершили страшное преступление — переправили тайком в Западную Германию сборник «Феникс» составленный из стихов и прозы молодых людей мечтающих не о винтовках, убийствах и людоедстве, а всего лишь о возможности увидеть напечатанными свои вполне невинные творения. На демонстрации в их защиту был арестован и Владимир Буковский — в Москве игры с поэтами и юными общественными деятелями, дающими советы ЦК ВЛКСМ и даже КГБ уже закончились вместе с «планом Шелепина», скоро его не будет и в Париже. Но до этого все таки начнется Майское восстание.
Восстание.
Переворот, которого не было.
Русский историк своего движения Александр Тарасов начинает историю «Майского восстания» 1968 года со студенческих беспорядков по всей Франции уже в 1967 году. Он пишет в статье «In memoriam anno 1968»:
«… Начиналось все как-то незаметно – еще осенью прошлого, 1967 года. В начале учебного года проявилось давно копившееся недовольство студентов – недовольство жестким дисциплинарным уставом в студенческих городках, переполненностью аудиторий, бесправием студентов перед администрацией и профессорами, отказом властей допустить студентов до участия в управлении делами в высшей школе. По Франции прокатилась серия студенческих митингов с требованиями выделения дополнительных финансовых средств, введения студенческого самоуправления, смены приоритетов в системе высшего образования. Больше всего студентов бесило, что им навязывают явно ненужные предметы, явно устаревшие методики и явно выживших из ума (от старости) профессоров. Но в то же время в высшей школе оказались табуированы многие важнейшие проблемы современности – начиная от равноправия полов и кончая войной во Вьетнаме.
«Мы долбим бездарные труды всяких лефоров, мюненов и таво, единственное «научное достижение» которых – то, что они стали к 60 годам профессорами, но нам не разрешают изучать Маркса, Сартра и Мерло-Понти, титанов мировой философии!»
– с возмущением писали в резолюции митинга студенты из Орсэ.
9 ноября 1967 года несколько тысяч студентов провели бурный митинг в Париже, требуя отставки министров образования и культуры и изменения правительственного курса в сфере образования. Акция протеста переросла в митинг памяти только что убитого в Боливии Эрнесто Че Гевары. Корреспондент одной из французских радиостанций, присутствовавший на митинге, с искренним изумлением передает в эфир:
«Известие о смерти Че Гевары, который пожертвовал своим положением «человека номер два» на Кубе ради того, чтобы погибнуть в забытых богом джунглях за свободу чужой страны, пронеслось по умам студентов подобно урагану. Вот послушайте: они скандируют «Че – герой, буржуазия – дерьмо! Смерть капиталу, да здравствует революция!» – и многие при этом плачут».
Этот митинг – митинг памяти Че – организовала в зале «Мютюалитэ» троцкистская группа «Революционная коммунистическая молодежь» (ЖКР), которая сыграет затем важную роль в майских событиях».
Дальше все перемещается в университет самого беспокойного пригорода Парижа — Нантера. Конечно, не случайно героини двух фильмов Годара этих лет — студенки именно этого университета, за обновление преподования именно в нем они борются, именно там и убивают «советского министра культуры Шолохова». Киноклуб в Нантере (так удачно созданный КГБ) активная деятельность самого Годара (создателя фильмов-инструкций), меняющего год от года свои философские предпочтения, но остающегося ультрареволюционером во всем этом просматриваются вполне очевидно. Тарасов продолжает:
«21 ноября студенты в Нантере, городе-спутнике Парижа, осадили здание администрации и вынудили преподавателей допустить студентов до участия в работе органов самоуправления университета. В декабре во Франции прошла Неделя действий студентов, в которой участвовали студенты Парижа, Меца, Дижона, Лилля, Реймса и Клермон-Феррана. Власти постарались замолчать эти выступления, справедливо полагая, что проблемы у студентов во всей Франции – одни и те же, и рассказывать о студенческих выступлениях – значит пропагандировать «дурные примеры».
Власть неохотно шла на уступки. В результате с февраля по апрель 1968 года во Франции произошло 49 крупных студенческих выступлений, а 14 марта был даже проведен Национальный день действий студентов. Возникли новые формы студенческой борьбы. Студенты в Нантере 21 марта отказались сдавать экзамены по психологии в знак протеста против «чудовищной примитивности» читавшегося им курса. Такая форма борьбы (бойкот экзаменов или лекций) за повышение качества образования стала быстро распространяться по стране.
22 марта в Нантере студенты захватили здание административного корпуса, требуя освобождения 6 своих товарищей, членов Национального комитета в защиту Вьетнама, которые, протестуя против Вьетнамской войны, напали 20 марта на парижское представительство «Америкэн Экспресс» и были за это арестованы. Студенты сформировали неоанархистское «Движение 22 марта», лидером его стал учившийся во Франции немецкий студент еврейского происхождения Даниель Кон-Бендит, «Красный Дани», ставший позже символом майских событий. «Движение 22 марта» ориентировалось на идеи Ситуационистского Интернационала и его вождя Ги Дебора, автора хрестоматийной сегодня книги «Общество спектакля». Ситуационисты считали, что Запад уже достиг товарного изобилия, достаточного для коммунизма, – и пора устраивать революцию «сейчас и здесь», в первую очередь – революцию повседневной жизни: отказываться от работы, от подчинения государству, от уплаты налогов, от выполнения требований законов и общественной морали. Все должны заняться свободным творчеством – тогда произойдет революция и наступит «царство свободы», учили ситуационисты.
«Движение 22 марта» быстро радикализовало обстановку в Нантере. Власти решили выявить «зачинщиков» и наводнили Нантер полицейскими агентами. Студенты сфотографировали шпиков и устроили специальную выставку фотографий. Полиция попыталась закрыть выставку, но студенты выбили полицейских из университетских помещений. 30 апреля 8 лидеров студентов были обвинены в связи с этим инцидентом в «подстрекательстве к насилию». 2 мая администрация объявила о прекращении занятий ”на неопределенное время”».
Даниэль Бенсанд — лидер небольшой, около 400 челове, группы молодых коммунистов вышедших из ФКП и уже за год до этого недовольных примиренческой, в соответствии с изменившимися из Москвы инструкциями, политикой партии вспоминает: «молодые коммунисты — революционеры и анархисты были основой движения 22 марта» в Нантере, они же полностью участвовали в «ночи баррикад» 10 мая, но в сравнении с ними была «безумной линия маоистов» (вспомним «Китаянку» Годара, где вся она тщательно расписана).
Все это стало следствием, как пишет французский историк Жиро прямого требования де Голля во время традиционной «церемонии ландышей» (1 мая) министру внутренних дел Кристиану Фуше «положить конец беспорядкам в Нантере». Собственно говоря, сами студенческие протесты мало волнуют президента, но предстоит открытие в Париже мирной конференции по Вьетнаму и де Голль не хочет каких-либо бурных студенческих демонстраций. Либеральный премьер-министр Помпиду (тот самый, что в фильме Годара не лучше Гитлера) собирается в десятидневную поездку в Иран. Одному из членов кабинета он говорит:
– Коммунисты, которые обыкновенно выступают как наши противники, на этот раз с нами в союзе… Если коммунисты с нами, нам опасаться нечего.
Хотя 2 мая начинаются беспорядки в Сорбонне, Помпиду улетает в Тегеран.
Ни де Голль, ни Помпиду не понимают, что положение в Кремле, в КГБ, а следовательно и у французских коммунистов уже два года совсем не такое простое и ясное, как кажется со стороны, а потому можно ожидать серьезных неожиданностей. Хотя спокойствие де Голля и Помпиду в конце концов окажутся оправданными.
Очень любопытно сопоставлять хронику майских событий, собранную историком левого движения Александром Тарасовым и подобную же подневную хронику академического французского историка Анри-Христиана Жиро (в книге «Секретные соглашения Баден-Бадена»). Оба они игнорируют сведения друг друга. Жиро — ход самого восстания, все новые инициативы студентов и французской интеллигенции. Тарасов — действия, документы, опасения французского правительства и генерала де Голля. И оба они совершенно не замечают третьего и основного игрока в восстании — Кремля и Комитета государственной безопасности СССР во всем разнообразии советских перетурбаций 1965-1968 годов, как, впрочем, не понимали этого обе описываемые ими стороны, во Франции вполне четко это сформулировал известный российский активист левого движения Влад Тупикин:
«Не будем лукавить — никто из нас толком не понимает 68-го, зато все мы живем в его последствиях»5
Надеюсь, что хоть какое-то (пусть не полное, из-за закрытости документов) понимание у нас появится.
3 мая Жорж Марше (в эти дни еще лидер французских коммунистов) публикует в «Юманите» статью:
– Некоторые анархистские, троцкистские, маоистские и пр. группировки, состоящие в основном из детей буржуазии, предводительствуемые немецким анархистом Кон-Бендитом… С этим псевдо-революционерами надо энергично бороться…
Тарасов в свою очередь пишет:
«3 мая студенты Сорбонны провели демонстрацию в поддержку своих нантерских товарищей. Демонстрацию организовало «Движение университетских действий» (МАЮ) – группа, возникшая 29 марта после захвата студентами одного из залов в самой Сорбонне и проведения в нем митинга с участием членов «Движения 22 марта», а также представителей бунтующих студентов из Италии, ФРГ, Бельгии, Западного Берлина и Испании. МАЮ сыграла позже важнейшую роль в «Красном Мае», создав «параллельные курсы», на которых в пику официальным профессорам с их официальной «наукой» читали курсы лекций приглашенные студентами выдающиеся специалисты из неуниверситетской (и даже неакадемической) среды, а иногда – и сами студенты, хорошо знавшие предмет (многие из этих студентов вскоре прославились как философы, социологи и т.п.). Лидерами МАЮ были Марк Кравец и Жан-Луи Пенину – и Марк Кравец стал вскоре одним из вождей «Красного Мая».
Ректор Сорбонны объявил об отмене занятий и вызвал полицию. КРС атаковали совершенно не ожидавших этого студентов, применив дубинки и гранаты со слезоточивым газом. Демонстрантов не разгоняли, а загоняли в угол, зверски избивали и затаскивали в «упаковки». Отступать было некуда, и студенты взялись за булыжники. Это были первые открытые столкновения студентов с КРС. Бои распространились практически на весь Латинский квартал. Силы были примерно равны: 2 тысячи полицейских и 2 тысячи студентов. Не победил никто. Столкновения утихли с наступлением темноты. Несколько сот человек было ранено, 596 – задержано.
4 мая Сорбонна – впервые со времен фашистской оккупации – была закрыта. 4-го и 5-го 13 студентов были осуждены парижским судом. В ответ студенты создали «комитет защиты против репрессий». Младшие преподаватели, многие из которых сочувствовали студентам, призвали ко всеобщей забастовке в университетах. В Латинском квартале проходили небольшие стихийные демонстрации, разгонявшиеся полицией. «Движение университетских действий» (МАЮ) призвало студентов создавать «комитеты действия» – низовые (на уровне групп и курсов) структуры самоуправления и сопротивления. Национальный союз студентов Франции (ЮНЕФ) призвал студентов и лицеистов всей страны к бессрочной забастовке.
6 мая 20 тысяч человек вышли на демонстрацию протеста, требуя освобождения осужденных, открытия университета, отставки министра образования и ректора Сорбонны, прекращения полицейского насилия. Студенты беспрепятственно прошли по Парижу, население встречало их аплодисментами. В голове колонны несли плакат «Мы – маленькая кучка экстремистов» (именно так власти накануне назвали участников студенческих волнений). Когда колонна вернулась в Латинский квартал, ее внезапно атаковало 6 тысяч полицейских из КРС. В рядах демонстрантов были не только студенты, но и преподаватели, лицеисты, школьники. На полицейское насилие они ответили насилием. Первая баррикада возникла на площади Сен-Жермен-де-Пре. Студенты расковыряли мостовую, сняли ограду с соседней церкви. Скоро весь Левый берег Сены превратился в арену ожесточенных столкновений. Со всего Парижа на подмогу студентам подходила молодежь, и к ночи число уличных бойцов достигло 30 тысяч. Лишь к 2 часам ночи КРС рассеяли студентов. 600 человек (с обеих сторон) было ранено, 421 – арестован.
7 мая бастовали уже все высшие учебные заведения и большинство лицеев Парижа. Демонстрации, митинги и забастовки солидарности перекинулись в Бордо, Руан, Тулузу, Страсбург, Гренобль и Дижон. В Париже на демонстрацию вышли 50 тысяч студентов, требовавших освобождения своих товарищей, вывода полиции с территории Сорбонны и демократизации высшей школы. В ответ власти объявили об отчислении из Сорбонны всех участников беспорядков. Поздно вечером у Латинского квартала студенческую колонну вновь атаковали силы КРС.
Вечер 7-го был началом перелома в общественном мнении. Студентов поддержали почти все профсоюзы преподавателей (только нантерская секция Автономного профсоюза преподавательского персонала филологических факультетов безоговорочно одобрила тактику репрессий), профсоюзы учителей и научных работников и даже глубоко буржуазная Французская лига прав человека. Профсоюз работников телевидения выступил с заявлением протеста в связи с полным отсутствием объективности при освещении студенческих волнений в СМИ».
5 мая де Голль наконец понимает: «Это бунт, мы имеем дело с вооруженной организацией, цель которой — свержение власти».
7 мая он уже склонен прменить оружие против демонстрантов, Помпиду из Тегерана (10 мая) в телефоном разговоре считает, что следует проявлять твердость.
После заявления де Голля «я не уступлю насилию» (8 мая), Тарасов пишет:
«Группа известнейших французских журналистов создала «Комитет против репрессий». Крупнейшие представители французской интеллигенции – Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Натали Саррот, Франсуаза Саган, Андре Горц, Франсуа Мориак и другие – выступили в поддержку студентов. Французы – лауреаты Нобелевской премии выступили с аналогичным заявлением. Студентов поддержали крупнейшие профцентры Франции, а затем и партии коммунистов, социалистов и левых радикалов.
10 мая 20-тысячная демонстрация студентов, пытавшаяся пройти на Правый берег Сены к зданиям Управления телевидения и Министерства юстиции, была остановлена на мостах КРС. Демонстранты повернули назад, но на бульваре Сен-Мишель они вновь столкнулись с КРС. Так началась «ночь баррикад». Бульвар Сен-Мишель (а он не маленький!) полностью лишился брусчатки (после Мая власти залили Бульмиш асфальтом – от греха). Студенты соорудили 60 баррикад, и некоторые из них достигали 2 метров в высоту. До 6 часов утра студентам, окруженным в Латинском квартале, удавалось сопротивляться полиции. Итог: 367 человек ранено (в том числе 32 тяжело), 460 арестовано, пострадало 188 машин».
Коммунистическая партия теперь уже вынужденная поддержать бунтующих по всей Франции студентов срочно отправляет за инструкциями в Москву Бенуа Фрашона. Они надеются убедить Кремль, что теперь очень легко взять в свои руки власть во Франции. С другой стороны объяснить, что компартия, оставаясь в стороне, теряет свое влияние, более того вызывает растущую антипатию в значительной части общества, а так же не только рядовых членов компартии, но и части его руководства. В Кремле не хотят слушать никакие доводы, Фрашон вновь получает указание о «сдержанности».
Единственная помощь, которую получает(мое предположение — С. Г.) и французская компартия и де Голль заключается в том, что 12 мая «от скоротечного рака» скончался создавший киноклубы по всей Европе и дирижирующий восстанием генерал-майор КГБ Иван Агаянц. И похоронен не по чину на кладбище Ново-Девичьего монастыря. На Лубянке уже за год до этого Семичастного сменил Андропов и вычищены все, кто был занят «планом Шелепина». Само «Управление «Д» не только реформировано, но и переименовано в «Управление «А» (активные мероприятия). Никаких сведений о личной службе Дезинформации самого Шелепина мы нигде не нашли (кроме упоминаний о ее существовании).
Для Кремля, Брежнева и советских маршалов коммунистическое правительство во Франции не только победа «плана Шелепина» и самого Шелепина, который в Москве уже во всем потерпел поражение, но главное — сама по себе эта возможность страшный сон хуже Пекина с Мао цзе Дуном. Коммунистическая Франция (с ее государственным бюджетом, а не подачками из Москвы) бесспорно превратиться в третий, а в Западном мире самый влиятельный центр «марксистов-ленинистов». Уже правительство Помпиду (15 мая) обсуждает вопрос о финансовой помощи «коммунистам с человеческим лицом» в Чехословакии. Легко понять, что тогда останется от «социалистического лагеря», на кого в Европе, и не только в ней будут ориентироваться после прихода к власти коммунистов во Франции многие коммунистические партии. Неповоротливая и устаревшая Москва заведомо окажется на втором (после Парижа), если не на третьем месте(за Парижем и Пекином) в мировом коммунистическом движении. Будучи верными сталинистами советские маршалы доверяют коммунистическим режимам в других странах только, тогда, когда они контролируются русскими танками. Сталин не мог пробиться через армии Эйзенхауэра и Монтгомери к Парижу в 1945 год и предпочел видеть президента де Голля, а не Мориса Тореза. В 1968 году глава Первого европейского управления МИД СССР Анатолий Ковалев (цитата Жиро из уже упоминавшейся книги Мари-Клэр Рей «La tentation du rapprochement») говорит вполне откровенно:
«КПФ нам необходима, но мы совершенно не хотели бы, чтобы она выиграла и пришла к власти».
Все это ставит Французскую компартию в небывало трудное положение. Радикальные члены ЦК Ролан Леруа и Роже Гароди выступают против умеренной линии Жоржа Марше (причин которой вслух сказать не доверенным лицам никто не может, сослаться на жесткие указания из Москвы и тем самым признать, что ФКП не является национальной французской партией, а умело организованной гигантской агентурной сетью иностранного государства). Марше вынуждены исключить из ЦК ФКП. Новым руководителем партии становится Вальдек Роше. Новому секретарю ЦК приходится проявлять хоть некоторую политическую активность, чтобы сохранить и репутацию партии и саму партию от раскола. Появляется сразу же декларация КПФ: «Насущные интересы студентов и работников ручного и интеллектуального труда совпадают».
Александр Тарасов дополняет:
«13 мая Франция была парализована всеобщей 24-часовой забастовкой, в которой участвовало практически все трудоспособное население – 10 миллионов человек. В Париже прошла грандиозная 800-тысячная демонстрация, в первом ряду которой шли руководитель Всеобщей конфедерация труда (ВКТ) коммунист Жорж Сеги и яростный обличитель коммунистов анархист Кон-Бендит. Сразу после демонстрации студенты захватили Сорбонну. Они создали «Генеральные ассамблеи» – дискуссионные клубы, законодательные и исполнительные органы одновременно. Генеральная ассамблея Сорбонны объявила «Парижский университет автономным народным университетом, постоянно и круглосуточно открытым для всех трудящихся». Одновременно студенты захватили Страсбургский университет. В крупных провинциальных городах прошли многотысячные демонстрации солидарности (например, в Лионе – 60-тысячная, в Марселе – 50-тысячная).
14 мая рабочие компании «Сюд-Авиасьон» в Нанте захватили – по примеру студентов – предприятие. С этого момента захваты предприятий рабочими стали распространяться по Франции как эпидемия. Там, где предприятия не захватывались, рабочие «просто» объявляли забастовку».
Вспомним, что в фильме «Все нормально» с Джейн Фонда и Ивом Монтаном в главных ролях рабочие тоже захватывают завод и на пять дней арестовывают директора. Но это уже 1972 год — теперь Годар безнадежно отстает а не предвидит майское восстание. Для меня это забавно еще и практически: в 1989 году, когда я впервые после тюрьмы, создания журнала «Гласность» и присуждения «Золотого пера свободы» приезжал в Париж, Джейн Фонда предлагает давать бесплатные концерты в пользу «Гласности», а больной Монтан зовет меня в гости. Но я плохо понимаю левых ставших правыми и отказываюсь. Я тогда даже отказываюсь от помощи Миттерана, как слишком левого, что не мешает встречаться с Глюксманом и Кон-Бендитом.
В этой фантастической небывалой в мировой истории всеобщей забастовке, парализовавшей всю Францию, очень многое было на первый взгляд совершенно необъяснимо. Главное, ее не только не готовили профсоюзы, но даже во многих случаях прямо выступали против нее. В этот день — 10 миллионной забастовки — и стало очевидным влияние девяти тысяч киноклубов, занимавшихся агитацией, подготовкой рабочих (а не только студентов и левой интеллигенции, как полагает Тарасов) выступлений и бунтов по всей стране. Они ь в соответствии с «планом Шелепина» готовили коммунистический переворот. В Кремле «план» отвергли, а результаты агитации во Франции остались.
Впрочем, Дэвид Уиджери — тоже один из лидеров «Мая» достаточно точно называет и источник влияния в университетах:
– Французское студенческое движение инициированное ветеранами Сопротивления (то есть явными тайными, прямо работающими на Москву — С.Г.), сформировалось в нелегкой борьбе против колониальной войны, которую Франция вела в Алжире, где еще не так явно как во Вьетнаме, но Советский Союз и коммунисты были не на стороне Франции.
800-тысячная демонстрация в Париже вводит в число основных действующих сил во Франции — ФКТ — Французскую конфедерацию труда — крупнейшее профсоюзное объединение в стране полностью находящееся под контролем коммунистов. С одной стороны всеобщая забастовка, произошедшая без всякого их участия вызывает в ФКТ такую же панику, как и в Французской Коммунистической партии — они могут полностью потерять контроль над рабочим движением. Но с другой стороны и для ФКП и для ФКТ появляются новые возможности выполнения указаний Кремля:
– во-первых, объеденившись с другими протестующими — студентами, интеллигентами (не зря же лидер ФКТ Сечи идет рядом с Кон-Бендитом) растворить их в своем, гораздо более многочисленном, движении;
– во-вторых, свести требования протестующих — революции, свержения власти, причем не только правительства Помпиду, но и генерала де Голля, что уж никак не устраивало Москву — к повышению заработной платы, расширению страховых выплат и другим, касающимся улучшения условия труда.
Но все это впереди, а пока и коммунистам и их профсоюзам приходится лавировать. С 16 мая — пишет Жиро — в стране две власти — правительство и коммунисты. Средства массовой информации отражают это двоевластие с преимуществом коммунистов. Но вернувшись из Москвы Бенуа Фрашон передает указание о «сдержанности». Для коммунистов трудная проблема: не как завоевать власть, а как от нее отказаться найти общий язык с властью и сформировать правительство националного единства и демократии… коммунистическая партия готова взять на себя ответственность.
Как пишет Тарасов:
«15-го студенты захватили театр «Одеон» и превратили его в открытый дискуссионный клуб. 16-го числа студенты навели некоторый порядок в Сорбонне, которую за два дня анархисты превратили в грандиозный свинарник. Сорбонной стал управлять оккупационный комитет из 15 человек. Впрочем, по требованию анархистов, боровшихся с «угрозой бюрократического перерождения», состав комитета каждый день полностью обновлялся, и потому комитет почти ничего всерьез сделать не успевал.
Вся Сорбонна, весь «Одеон» и половина Латинского квартала оказались заклеены плакатами, листовками и расписаны лозунгами самого фантастического содержания. Иностранные журналисты, раскрыв рты, табунами ходили и записывали лозунги «Красного Мая»:
«Запрещается запрещать!»,
«Будьте реалистами – требуйте невозможного! (Че Гевара)»,
«Секс – это прекрасно! (Мао Цзэ-дун)»,
«Воображение у власти!»,
«Всё – и немедленно!»,
«Забудь всё, чему тебя учили, – начни мечтать!»,
«Анархия – это я»,
«Реформизм – это современный мазохизм»,
«Распахните окна ваших сердец!»,
«Нельзя влюбиться в прирост промышленного производства!»,
«Границы – это репрессии»,
«Освобождение человека должно быть тотальным, либо его не будет совсем»,
«Нет экзаменам!»,
«Я люблю вас! Скажите это булыжникам мостовых!»,
«Всё хорошо: дважды два уже не четыре»,
«Революция должна произойти до того, как она станет реальностью»,
«Быть свободным в 68-м – значит творить!»,
«Вы устарели, профессора!»,
«Революцию не делают в галстуках»,
«Старый крот истории наконец вылез – в Сорбонне (телеграмма от доктора Маркса)»,
«Структуры для людей, а не люди для структур!»,
«Оргазм – здесь и сейчас!»,
«Университеты – студентам, заводы – рабочим, радио – журналистам, власть – всем!».
Тем временем студенты захватывали один университет за другим. Число захваченных рабочими крупных предприятий достигло к 17 мая полусотни. Забастовали телеграф, телефон, почта, общественный транспорт. «Франция остановилась»».
Почти все лозунги взяты из фильмов Годара, забастовка телеграфистов приводит к отсутствию связи у министерства внутренних дел с подраздилениями в других городах. В «Одеоне» Жан-Поль Сартр ведет непрерывные дискуссии. Годар создает Генеральные штаты французского кино, Генеральную ассамблею, Группу имени Дзиги Вертова. Выпускает «кинолистки», снимает фильм «Веселая наука» тут же запрещенный цензурой за революционную пропаганду, снимает нантерских студентов-бунтарей, бастующих рабочих завода «Рено» («Фильм, как другие»), то есть он в эти дни повсюду, ему кажется, что реализуются все его мечты и революционные проекты, но на самом деле не он и не Сартр решает судьбу лишь в некоторой степени идеологически подготовленной ими революции.
Впрочем, де Голль тоже не может понять, что же и почему происходит во Франции и чем это может кончиться. Он прерывает визит в Румынию и возвращается в Париж. Де Голль не понимает сути выступления Вальдека Роше и начинает подозревать, что коммунисты и Москва его обманули и хотят захватить власть. О том, что 19 мая делегация коммунистов во главе с Вальдеком Роше посещает штаб-квартиру ВФТ с указанием «не форсировать события» он не знает. Предупреждения правительству первое — 20 мая, второе — 22, сделанные лично Вальдеком Роше о двух готовящихся неконтролируемыми ФКП леваками захватах правительственных зданий в миролюбии коммунистов его не убеждают. Покорная коммунистам (и Кремлю) Федерация труда вечером 22 мая еще публикует коммюнике с «разоблачениями студентов» и ведет секретные (от других профсоюзов) переговоры с правительством (Франсуа Ширак успешно ведет эти переговоры, поскольку до 1953 года он участник «Движения за мир» и у него давние и прочные отношения и с коммунистами и с профсоюзами). Коммунисты в тайных переговорах убеждают голлистов в поддержке, поскольку 20 мая советский посол Зорин требует отчета о ситуации у члена ЦК ФКП Гастона Плиссонье, который говорит ему, что «рабочий класс готов взять власть», но слышит в ответ, что восстание необходимо «сдерживать». На следующий день (21 мая) озадаченный Зорин вызывает к себе Вальдека Роше и Жака Дюкло, которые понимая, что указания Москвы надо выполнять, уверяют посла, что «движение у них под контролем». Правда, на следующий день 36 коммунистов-интеллектуалов публично выражают несогласие с «мягкой линией» КПФ. Интелектуалы руководство КПФ тревожат мало, но вот силы маоистов, которых поддерживал и Пекин и «Управление «Д» КГБ СССР, уверенное в том, что главное начать бунт, а там коммунисты всех сомнут, теперь вызывают опасение. В Пекине проходит 500-тысячная демонстрация в поддержку французских студентов.
Де Голль уже не верит никому. В городе ходят слухи о готовящемся захвате мэрии Парижа, студенты штурмуют Биржу, как символ капитализма, в ход идет оружие и «коктейли Молотова», Биржа горит. Чудом удается спасти от пожара комиссариат V аррондисмана.
Тарасов пишет, что с тех пор как (20 мая):
«Число бастующих достигло 10 миллионов, на заводах возникли «комитеты самоуправления» и «комитеты действия», не контролируемые официальными профсоюзами, в провинции начала складываться совершенно феерическая система распределения товаров и продуктов рабочими комитетами – нуждающимся, бесплатно. 21–22 мая в Национальном Собрании обсуждался вопрос о недоверии правительству. Для вотума недоверия не хватило 1 голоса!
22-го власти решают выслать из Франции Кон-Бендита. В ответ студенты устраивают с 23 на 24 мая в Латинском квартале «ночь гнева» (или «ночь мятежа» – «nuit d’émeute» можно перевести и так), повторив баррикадные бои. Запылала Парижская биржа. 24-го де Голль выступает с обещанием провести референдум об участии рабочих в управлении предприятиями (позже он от этого обещания откажется).
25-го в Министерстве социальных дел на рю Гренель начались трехсторонние переговоры между правительством, профсоюзами и Национальным советом французских предпринимателей. Выработанные там «Гренельские соглашения» предусматривали существенное увеличение зарплаты. Однако ВКТ (не коммунистический профсоюз) была не удовлетворена уступками правительства и предпринимателей и призвала к продолжению забастовки. Социалисты во главе с Франсуа Миттераном и леваки восприняли «Гренельские соглашения» как «удар в спину революции». На стадионе Шарлети они собирают грандиозный митинг, где осуждают ФКП, профсоюзы и де Голля и требуют создания Временного правительства».
Франсуа Миттеран, кстати говоря, еще не социалист — социалистическую партию он возглавит позже, пока у него своя небольшая, скорее правая, партия, но он лично пользуется большим влиянием. Несмотря на это, время и его, и Сартра, и Годара со всеми левыми организациями уже упущено, хотя Вальдек Роше и пишет Миттерану открытое письмо, предлагая «формировать правительство народного согласия». Но это уже игры почти для приличия — все рычаги власти уже у коммунистов и ВФТ.
Роже Городи на переговорах заявляет:
– Мы готовы войти в правительство вместе с генералом де Голлем. Мы считаем, что Помпиду, проводивший реакционную политику, повинен в трагедии.
Профсоюзы по требованию КПФ в принципе соглашаются на прекращение забастовки, но не подписывают протокол, поскольку должны отчитаться «перед народом».
Но утром 27 мая лидеры забастовки, не знавшие о ходе переговоров, выпускают листовки с призывом продолжать до ее победы. Правительство в полной растерянности, Филипп Александер пишет, что «партия всегда осведомлена о том, что происходит в Елисейском дворце и Матиньоне (резиденция премьер-министра) и не через депутатов, а через доверенных лиц». Осведомленность (а главное — понимание) правительства о действиях коммунистов в этот момент гораздо хуже.
Несмотря на бравурный только на словах, а на самом деле довольно благоприятный ход переговоров, Помпиду так передает де Голлю свои впечатления (Жиро):
– Коммунисты, это очевидно, хотят взять власть. Все равно с кем. И при необходимости, сами.
Серж Жюли (цитирую по книге Жиро) пишет: «В мае было две полиции — одна в униформе, подчинявшаяся правительству и вторая — коммунистическая — следившая за демонстрациями и захватами и старавшаяся их сдерживать по мере возможности.
Помпиду не понимает как трудно приходится лавировать коммунистической партии. Де Голль считает, что противостояние коммунистов левым лишь завеса, прикрывающая переход к прямым революционным действиям, тем более, что такие настроения охватывают все большие слои населения. Турпуа приводит высказывание де Голля:
– Априори никому верить нельзя … КП остается на все способной. Ее логика, ее диалектика нам чужды.
Матиньон превращается в штаб, координирующий действия полиции и спецподразделений.
Приближенные генерала считают ситуацию настолько опасной, что готовят способы экстренной его эвакуации. Растерянность правительства достигает апогея, … строятся планы оборудования полуподпольной радиостанции по образцу сопротивления. Некоторые министры начинают жечь документы. Генерал начинает разработанную еще в 1947 году операцию «Банк Франции», то есть принимает меры по охране и может быть секретному перезахоронению части госказны. Операция проводилась в такой тайне, – пишет Жиро, что до сих пор нет сведений ни о суммах, ни о тех, кому именно она была поручена.
К 28 мая положение стало вполне катастрофическим. «Юманите» выходит под лозунгом «К власти народа», на 29 намечена 500 тысячная демонстрация к Елисейскому дворцу. Баладюр пишет:
– В докладах полиции подчеркивалось, что в этом случае ничто не помешает взятию дворца.
Распространяются слухи, что рабочим будет выдано оружие из подпольных коммунистических складов. КПФ выступает с официальным заявлением:
– Мы уже говорили, что мы готовы взять на себя, в правительстве демократического единства все обязательства, достойные такой великой партии рабочих. И мы повторяем это, потому что знаем, что рабочие этого ждут.
Но Дюкло на совещании в ЦК КПФ говорит: «Мы не можем взять власть. Для этого необходимо, чтобы народные массы были к этому готовы и полностью мобилизованы. А этого нет». Все это обычная схоластическая демагогия на этот раз направленная на неукоснительное выполнение полученных из Москвы запретов.
Но де Голль этого не знает. Считая коммунистов главными виновниками всего происходящего, что, конечно, правда, но в Кремле за эти два года уже другие коммунисты, генерал решается напрямую обратиться к Москве, но не по прямой телефонной линии, установленной в 1966 году после его визита в СССР, а через доверенных лиц. С его стороны — Лео Аммон, который был в посольстве Франции в 1944 году и переводил его беседы, самые доверительные, со Сталиным (теперь он вице-президент ассоциации Франция-СССР). С советской стороны был выбран Дубинин — политический советник посольства СССР в Париже и близкий сотрудник С. Виноградова, который был инициатором переговоров в 1944 году. Аммон довольно жалко пытается испугать Москву, напоминает о том, что «нестабильная ситуация во Франции не может не волновать НАТО и хотя она официально вышла из союза, в случае крайности можно ожидать его военного вмешательства. Потом продолжает, что если падет правительство Помпиду, можно ожидать, что новое правительство с коммунистами или без них кардинально изменит не только свою внутреннюю, но и внешнюю политику. То есть будет нарушен четно выполняемый де Голлем проект «Континентальной Европы», он это называет «Солидарностью стран континента». Аммон просит Дубинина, у которого завершается срок работы во Франции насколько возможно отложить свой отъезд, чтобы продолжить через него вести переговоры с Москвой. На самом деле все это уже совершенно не нужно. В Москве все решения давно приняты, а теперь и для их реализации все готово. Де Голль по-прежнему этого не понимает, но Жиро полагает, что уже 28 мая де Голль знает «о поездке» маршала Кошевого (главнокомандующего группой советских войск в Германии) к генералу Массю — в Баден-Баден — командующему французских войск.
Когда в тот же день — 28 мая — правительство вновь собирается в Матиньонском дворце оно, как пишет Балладюр (цитирую опять по книге Жиро) – «не более, чем выеденное яйцо. Ничто не работает. Помпиду спрашивает у своих помощников, есть ли запасной выход “на случай”».
29 мая в решающий и поразительный день майской революции, утро (6 часов 20 минут) начинается с взрыва в редакции правительственной газеты «Насьон». «Юманите» выходит со статьей Рене Андрис, где сказано – «Настоящая политика социального прогресса немыслима без коммунистов».
Пьер Мети — самый авторитетный радиожурналист комментирует: «Пятая республика закачивается революцией».
Де Голль отдает приказ генералу Андрэ Моланду выяснить возможности использования армии и подготовить его, для чего «отправиться в ставку к генералу Массю, затем к генералу Бовале и генералу Юбло». Впрочем, все это будет поздно, если власть в Париже уже будет захвачена.
Решающая демонстрация намечена на 15:00, в 11:25 генерал с женой уезжает из Елисейского дворца. Все, в том числе сопровождающие, уверены в том, что едут в резиденцию де Голлей в Коломбэ. Уже в воздухе де Голль дает инструкцию лететь в Баден-Баден, о чем не предупреждены и немецкие власти.
Между тем тоже ничего не понимающие в политической ситуации «леваки» в театре «Одеоне» и Сорбоне бесконечно дискутируют, радуются одержанной победе. Итальянские ситуционалисты Сильвие Мотаринге и интервьюируемый им Антонио Негри в диалоге «Революционный процесс длится вечно» признавая, что «никто не мог предугадать, что процесс, начавшийся в стенах университета, лавиной захлестнет всю страну» (естественно, они видели только себя, но ничего не знали о «плане Шелепина», роли киноклубов и настойчивой работе Ивана Агаянца и «Управления «Д» КГБ СССР), замечательно говорят об этих неделях:
– Парижский май был праздником. Захватывая театр «Одеон», возводя баррикады в Латинском квартале, восставшие заново переживали лихорадку и эйфорию революции!
Де Голль в первые минуты разговора с Массю склонен к подаче в отставку, обсуждает свои возможности выбора места жительства.
Помпиду, оставшийся в Париже, не знает, куда уехал де Голль. В Матиньонском дворце уже нет ни одного министра, но уже все готово и для его возможного отъезда со всей семьей. Начинается демонстрация, которая, как все уверены, перерастет в вооруженное нападение на правительственные учреждения, на Елисейский и Матиньонский дворцы. Помпиду, правда, заявляет, что в случае отставки де Голля «возьмет на себя ответственность».
Но разговор в Баден-Бадене оказывается совершенно неожиданным и буквально почти все меняет. Во-первых, Массю — боевой генерал, собственно, отправленный де Голлем в Германию именно потому, что был сторонником продолжения войны в Алжире, говорит де Голлю о «неприемлемости ситуации, при которой глава правительства укрывается в другом государстве» (цитирую по его позднейшим воспоминаниям, использованным в книге Жиро). Убеждает президента, что еще далеко не все потеряно, приводит аргументы в пользу возвращения в Париж.
Главное, однако, в другом. Хотя Массю впоследствии это отрицает, поскольку это унизительно для Франции — накануне в Баден-Бадене у Массю побывал маршал Петр Кошевой — главнокомандующий группой советских войск, которая была «готова за три дня дойти до Гибралтара» (вспомним попытку маршала Гречко убедить Хрущева в необходимости сделать это, правда, за пять суток и требования Малиновского о том же в Политбюро ЦК в 1965 году). В отличие от Хрущева, который не хотел вообще войны, а тем более ядерной, советские маршалы и в 1965 и сейчас в 1968 готовы начать войну в Европе, в том числе и со всеми странами НАТО. Останавливают их лишь политические доводы Суслова — захваченные страны Европы не удастся контролировать, как контролирует Советский Союз и все с большим и большим трудом страны «социалистического лагеря». Это все равно будет хотя и коммунистический, но совсем другой мир, похожий как раз на тот, который создавал в СССР свергнутый маршалами Хрущев или тот, который мог возникнуть с помощью КГБ в результате «плана Шелепина». Но все это совсем не устраивало маршалов, тем более, что как раз Советский Союз в этой новой коммунистической Европе может оказаться (что и произошло при Горбачеве) самым слабым звеном.
В парижском восстании маршалы решили действовать открыто, уже не прикрываясь ни дипломатами, ни разнообразной агентурой. Кошевой приехал к Массю с несколькими генералами и множеством полковников, чтобы придать своему визиту особенно официальный характер.
На приеме в честь Кошевого, маршал провозглашает тост «за советско-французкую дружбу и великого генерала де Голля», «ни один русский не может себе представить, что мы будем когда-нибудь воевать с французами. Дружба с Францией очень важна для русских» и, что очень любопытно, о студентах:
– Их надо раздавить, раздавить их! – Думаю, что про себя маршал имел в виду и русских студентов на «Маяке», на площади Пушкина, а в ближайшем будущем — чешских на Варшавской площади.
В тот же вечер Кошевой говорит Массю:
– Если допустить, что французские части, стоящие в Германии, поредеют, я, русский, готов закрыть на это глаза.
Жиро полагает, что он так же через Массю дал понять де Голлю, что он «может позволить себе сколь угодно жесткое отношение к коммунистам».
Впрочем, использовать войска, как находящийся во Франции, так и дислоцированные в Германии, воспрянувшему духом де Голлю не пришлось. В Париже происходит второе (после миллионной забастовки проходившей без согласия профсоюзов) небывалое в мировой истории событие, совсем недооцененное историками.
В Париже запланированная полумиллионная демонстрация, которая должна захватить правительственные здания и установить новую власть стране начинается, с окраин, с «красного кольца» Парижа, как и было объявлено, в 15:00 и идёт под самыми агрессивными лозунгами, основной из которых “Долой де Голля”. В 15:30 проходит крайне непредставительное и, как все считают, последнее заседание совета министров под председательством Помпиду, тем более что второй наиболее частый лозунг демонстрантов “За правительство национального единства” (В этих условиях на три четверти – коммунистическое). Но уже в 17:00 в новостях сообщается об обращении профсоюзов к Пьеру Мендес-Франсу с призывом возглавить новое правительство. Демонстрация идёт мирно, профсоюзы поддерживают порядок (полиции на улицах Парижа давно уже нет). И, о чудо. В ходе демонстрации лозунги начинают меняться–от открыто агрессивных до почти дружественных отношению к де Голлю. Демонстрация заканчивается митингом в 19:30 в полном порядке. В центре Парижа пустые Елисейский и Матиньонский дворец демонстрантов совершенно не интересуют. Окружение де Голля, который не отходил от телевизора весь вечер, отмечает резкое повышение его настроения после сообщения об исключительно мирном окончании демонстрации.
Жиро наивно полагает, что еще в ходе демонстрации из Москвы поступила соответствующая директива, да и руководители КПФ, в отличие от министров, знали о том, что происходило в Баден-Бадене. Но для того, чтобы изменить настроение полумиллионной демонстрации, на ходу переменить лозунги, изолировать и лишить возможности действовать радикально настроенную, и в этих условиях – очень значительную, часть демонстрантов, нужна большая, отнюдь не двухчасовая, подготовительная работа. И тогда, из этой мощи влияния Кремля, Лубянки, кстати говоря, становится ясным, что и начало майского восстания, с этой активностью маоистов, троцкистов, анархистов и всех иных леваков и просто студентов с самого начала входило в планы Агаянца-Шелепина, и, видимо, во всех этих кругах осторожно подогревалось Лубянкой. Ведь это было очень удобно, чтобы восстание в Париже начали не коммунисты, чтобы никто не мог их обвинить в коммунистическом перевороте, свержении законной власти в одной из важнейших стран мира. Пусть все начнется с анархистов, а там Компартия и ручные профсоюзы ВФТ возьмут дело в свои руки, когда понадобится, – у них есть и склады с оружием, – и к власти придут не только коммунисты. Найдутся, по формуле Ленина, «полезные идиоты», но все во Франции будет, как надо. Но власть в Кремле переменилась, планы относительно Франции – тоже, и Коммунистическая партия, когда понадобилось, мгновенно и послушно подавила майское восстание, продемонстрировав чудо манипулирования массой людей (полмиллиона) в несколько часов решающей демонстрации к Елисейскому дворцу.
Здесь полезно обратить внимание на воспоминания уже упоминавшегося Юрия Дубинина6, выбранного в отчаянии де Голлем для переговоров 27 мая. Воспоминания сами по себе любопытны, как свидетельство очевидца – Дубинин не побоялся пойти с женой и в театр «Одеон», и в Сорбонну, где шли потасовки с полицией. Сперва о Латинском квартале:
- Весь район вокруг напоминал восставший город. Во многих местах мостовая была разворочена. Брусчатка в Париже по размерам меньше нашей и поэтому использовалась студентами как для баррикад, так и в качестве снарядов против полицейских. То в одном, то в другом месте возникали схватки. Полицейские образовывали живые стенки. Со щитами, в касках и противогазах, они теснили студентов, швыряя в них слезоточивые гранаты, молотя резиновыми дубинками. Толпы студентов все время перемещались. Смельчаки вырывались вперед, чтобы запустить один-два булыжника в служителей порядка, потом опять возвращались в толпу. Повсюду были перевернутые или сожженные машины, поваленные деревья, разбитые витрины магазинов.
Захваченный студентами театр Одеон – котел возмущения. Вокруг него плотная толпа – не пробиться. Вдруг один из дюжих парней обращает внимание на мою жену и громко восклицает: “Дорогу женщине! Расступитесь!”
Толпа приходит в движение, образуется узкий проход, жене любезно протягивают руку. За ней, пользуясь неистребимой французской галантностью, протискиваюсь и я. В фойе на первом этаже разложена огромная палатка – там складывают приношения протестующим. Палатка завалена фруктами, овощами, сырами, хлебом вперемежку с какими-то ящиками, носильными вещами – целая гора. В зрительном зале идет бесконечный митинг. Поднимаемся в ложу – там мы все-таки не в самом водовороте и обзор побольше. На сцене табуретка и некто, пытающийся играть роль председателя, с минимальной претензией: он всего лишь хочет, чтобы говорили не все сразу. Партер переполнен молодежью, все в постоянном движении. Выступления – скорее набор выкриков: все прогнило, все надо смести, потом разберемся, что делать дальше.
Но вот начинается атака на председательствующего.
- Что это за демократия, когда кто-то присваивает себе право давать или не давать слово?
- Такая свобода нам больше не нужна!
- Долой председателя!
Тот пробует что-то объяснить. Его слова тонут в сплошном крике.
- Доло-о-о-ой!!! – протяженно гудит зал.
Смущенный председатель покидает сцену, унося с собой табуретку, и митинг разгорается с новой силой.
Мы отправляемся дальше, в Сорбонну. Ее двор похож на бивуак, где собрались маоисты, троцкисты, анархисты и прочие. Экстравагантность самоподачи – важный атрибут протеста. Она проявляется и в музыке, и в политической символике. Флаги красно-черные, черно-белые с черепом и скрещенными костями, молодые люди босиком, но с розами на майках – все весьма красочно. Тут же, забыв о революции, целуются влюбленные…
В рассказе о встрече с Лео Аманом кроме того, что известно из книги Жиро, любопытны лишь две детали – во-первых, Аман сравнивает положение в Париже с ситуацией в России летом 1917 года, во-вторых, Дубинин, по просьбе Амана, уже через два часа передает суть разговора, – о желательности переговоров, а не бунта, – секретарю ЦК ФКП Гастону Плиссонье. Как и полагается дипломату, исполняющему столь деликатные поручения, Дубинин о многом, что ему было, бесспорно, известно, умалчивает. Но поражает концовка его воспоминаний:
Можно было уезжать. Я наносил прощальные визиты. Решил зайти и к Гастону Плиссонье. В назначенный час я был в здании ЦК ФКП и думал, что дежурный ведет меня в его кабинет. Однако, когда открылась последняя дверь, я оказался в зале заседаний политбюро ЦК ФКП, где находились почти все его члены во главе с генеральным секретарем Вальдеком Роше. На столе были угощения и, разумеется, напитки.
Среди прочего Вальдек Роше сказал:
– Мы прошли через очень трудные дни. Был момент, когда казалось, власть испарилась. Можно было беспрепятственно войти и в Елисейский дворец, и в телецентр. Но мы хорошо понимали, что это было бы авантюрой, и никто из руководства ФКП даже не помышлял о таком шаге.
И это третий поразительный, небывалый в мировой истории итог майской революции – громадная, самая влиятельная политическая партия отказывается от власти в великой стране, получив об этом приказ из-за границы. Какими жесткими, начиная со сталинских времен, оставались механизмы управления коммунистическим движением из Москвы, если это вообще стало возможным?
Но вернемся немного назад. Уже 30 мая, на следующий день после демонстрации, показавшей чудо политического манипулирования, все мгновенно переменилось. Де Голль вернулся в Париж и произнес небольшую речь, во всем обвинив коммунистов, но ясно понимая, что только они его и спасли.
– Франция под угрозой диктатуры. Ее хотят заставить подчиниться власти, которая приведет к безнадежности, и эта власть станет окончательно и безнадежно властью победителя, то есть властью тоталитарного коммунизма.
Речь де Голль произносит в 16.45, говорит, что остается на своем посту, и Помпиду (уже накануне вечером подавший в отставку), по-прежнему будет премьер-министром. Правительство будет реорганизовано, но уже ни один коммунист в него не войдет. До этого – утром 30 мая – голлисты проводят демонстрацию на Площади Согласия, еще более грандиозную, чем накануне левые – около миллиона человек, естественно, в поддержку де Голля.
У коммунистов и Всеобщей конфедерации труда идут бесконечные совещания – трудно найти благовидное основание для признания поражения бесспорных победителей. Впрочем, после выступления де Голля парижане вновь, вторично в этот день, выходят, на этот раз на Елисейские поля, с лозунгами «Коммунизм не пройдет».
Поскольку де Голль объявил и о досрочных выборах в Национальное собрание, представитель КПФ в Генеральной Ассамблее Робер Баланжир еще пытается сохранить лицо:
– Мы не боимся выборов. Генералу будет противостоять массовое народное движение. Конца забастовок не предвидится… И так далее.
По радио выступает Жорж Сеги (ВТФ):
– Прекращение забастовок зависит от возможности начала переговоров…
Что же им делать, если сообщение ТАСС совершенно недвусмысленное:
– Сегодня президент Франции де Голль выступил по радио. Он объявил о своем решении оставаться на своем посту и сохранении на своем посту нынешнего премьер-министра.
Некоторая озабоченность в этот же день звучит в статье газеты «Правда»:
«Лживый пророк Герберт Маркус, а также его хулиганствующий учитель Кон Бендит, а также группка маоистов, не только не помогают революции, но и выступают против нее, а также против рабочего класса и коммунистов». И продолжает: «Так же, как и руководители из Пекина, которые, организуя в эти дни демонстрации, так сказать, в поддержку трудящихся Франции, на самом деле наносят удар по Коммунистической партии и СССР, так же как их шумные последователи направляют свой кулак против рабочего класса и коммунистов. Лишь рабочий класс и его передовой отряд, партия коммунистов, защищают жизненные интересы всех трудящихся, включая интеллигенцию и студентов».
И действительно, еще недели три продолжаются отдельные забастовки и митинги тех, кто не управляем из Москвы с помощью КПФ и ВТФ. Об этом подробно пишет Александр Тарасов, но все это не имеет большого значения – Майская революция закончилась. Пятая республика устояла.
Правда, по меньшей мере два результата революции, конечно, были. Во-первых, меньше чем через год добровольно ушел со своего поста генерал де Голль. Осознавал он это или нет, но думаю, что его уход, – казалось бы, после победы, – был результатом испытанного им глубокого унижения. Де Голль заключал соглашения со Сталиным во время войны, чтобы сохранить величие Франции, как всей страны, боровшейся и победившей в борьбе с фашизмом. В свой второй срок с 1958 года он осторожно, но настойчиво, во всем по-прежнему сотрудничая с Москвой, которая, казалось, так далеко, ослаблял влияние США и Великобритании в «континентальной Европе», выводил Францию из военного блока НАТО и почти с позором заставлял перенести его руководство из Парижа в Брюссель. Теперь оставалось не допустить, опять в сотрудничестве с Советским Союзом, возрождения экономического и политического влияния Федеративной Республики Германия в Европе. И цель будет достигнута – как и во времена молодости генерала де Голля после Первой мировой войны, Франция вновь станет страной-победительницей и самой мощной державой на европейском континенте.
И вдруг 1968 год показал генералу, что не президент Франции, а сперва Шелепин с Агаянцем, потом маршал Кошевой решают, как будет жить Франция и кто ею будет управлять. И зависит это не от выборов, не от мнения народа Франции, не от него – одного из героических его лидеров, а от решений и перемен, которые происходят в Кремле.
Еще до того, как все это понял генерал де Голль, характерную сцену встречаем в книге «Дипломатическая быль. Записки посла» уже упоминавшегося нами Дубинина:
«Особенно мне запомнился завтрак С.Виноградова с В. Жискар д’Эстеном в посольстве где-то в середине года, в котором принял участие и я. С.Виноградов сумел создать непринужденную обстановку. За кофе он навел разговор на тему о президентских выборах во Франции. До конца года, когда они должны были состояться, было еще далеко, и в голлистских кругах господствовало мнение, что на этих выборах, конечно же, победит де Голль, и даже в первом туре. Так считал и В. Жискар д’Эстен. Но что будет дальше, когда истечет второй срок президентства де Голля? С. Виноградов заглянул так далеко, правильно прикинув, что нашего собеседника с учетом его молодости и амбиций может интересовать именно эта перспектива. Расчет оправдался.
– Да, в самом деле, – оживился Жискар д’Эстен, – кто же потом? Дальше кто?
И тогда С. Виноградов, расплывшись в улыбке, от которой, казалось, потеплело во всем посольском обеденном салоне, глядя прямо в глаза В. Жискару д’Эстену, многозначительно изрек: – Вы!!!
Обычно строгое, невозмутимое лицо В. Жискара д’Эстена дрогнуло, засветилось таким глубоким умиротворением от услышанного, что всякие другие слова делались совершенно излишними».
Не зря же Валери Жискар д’Эстен, приехав в Москву в 1975 году, возлагал цветы на Красной площади к мавзолею коммунистического вождя Владимира Ленина, как и все лидеры стран социалистического лагеря. Над этим, не понимая, издевалась вся французская пресса.
Такая роль, и собственная, и Франции, после того, как она была им осознана, никак не устраивала гордого генерала де Голля.
В конце концов все наладилось: Советский Союз распался и Россия потеряла свое влияние, Коммунистическая партия Франции, а с ней и Всеобщая федерация профсоюзов, не получая денег из Москвы, практически самоуничтожились, явной и тайной агентуры Лубянки стало значительно меньше, а коммунистические идеи потеряли свою привлекательность. При президенте Саркози Франция вновь вернулась в военную структуру блока НАТО. Трибун Майского восстания Жан-Луи Годар, правда, еще скажет в 2000 году (фильм «Социализм»):
– Не хочу умереть прежде, чем слова «Москва» и «счастье» не будут вновь сцеплены вместе, как кольца в пряжке.
По-видимому, он так и не понял, что и сказать это, и продолжать снимать фильмы он смог только потому, что Москва не смогла слишком уж приблизиться к Парижу. Иначе, несмотря на все революционные заслуги, его, безусловно, ждала бы судьба его русского двойника, романтика и поэта Юрия Галанскова и гибель в лагере.
Зато второй результат Майского восстания распространился по всему миру и во многом определяет современную жизнь на земном шаре. Поскольку нельзя объять необъятное, здесь не было уделено внимания протестным движениям студентов и рабочим забастовкам, сотрясавшим, хотя и в меньших размерах, но все же зачастую в результате деятельности КГБ и членов своих кино клубов, Италию, Западную Германию, Великобританию, Бельгию, советскую, но более открытую Польшу (о Чехословакии, естественно, будет речь отдельно), то есть мир изменился не только «благодаря волнам, распространявшимся из Франции», как сказал Антонио Негри. В Италии, где брожение шло почти десять лет, были созданы реальные (с прямыми связями и с КГБ и Алжирским фронтом освобождения), а не выдуманные Годаром, террористические «красные бригады». В 1977 году, казалось, «восстание было готово охватить всю страну». Но для этого одних последователей Сартра, Маркузе и ситуационалистов, троцкистов, анархистов, маоистов и геваристов уже было мало, а Коммунистическая партия Италии, хотя и готовилась к этому, но уже не было ни Агаянца, ни даже Шелепина с Семичастным.
– Целью (французского Мая. – С.Г.) было парализовать государственную власть, – наивно говорит через много лет Антонио Негри. Нашей задачей было начать большую модернизацию. Именно тогда начался новый этап в истории. И он не преувеличивает, продолжая:
– Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой был чем-то совершенно иным – радостью открытия нового гуманизма, глубокой радостью для нас и вокруг нас, пониманием того, что экспрессия, воображение и жизнь могут сосуществовать.
Во Франции следы КГБ в Майском восстании мы находим лишь косвенно. В подготовке «переворота» в Италии благодаря копиям, снятым Буковским, у нас есть вполне внятный документ ЦК КПСС, датируемый 1974 годом, цитирую по книге
«Московский процесс»:
«СС (общий отдел, 1-й сектор)
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
ОСОБАЯ ПАПКА
тт.Андропову, Пономареву – все,
Павлову Г. – пункт 2.
Из протокола № 136 заседания Политбюро ЦК от 5 мая 1974 г.
Об оказании спецпомощи Итальянской компартии.
1. Удовлетворить просьбу Руководства Итальянской компартии и принять в СССР для прохождения курса спецподготовки 19 итальянских коммунистов, в том числе 6 человек для обучения радиосвязи, работе на радиостанциях БР-ЗУ и шифроделу (сроком до трех месяцев), двух инструкторов по подготовке радиотелеграфистов и шифровальщиков, 9 человек по вопросам парттехники (сроком до двух месяцев), и 2 человек по вопросам техники изменения внешности (сроком до двух недель), а также принять 1 специалиста для консультаций по организации специальных видов внутреннего вещания (сроком до одной недели).
2. Прием и обслуживание обучающихся возложить на Международный отдел и Управделами ЦК КПСС, подготовку по вопросам радиосвязи и шифродела, подбор переводчиков по всем видам спецподготовки – на Комитет госбезопасности при Совмине СССР, а обучение парттехнике и способам изменения внешности – на Международный отдел ЦК КПСС и Комитет госбезопасности при Совмине СССР. Расходы, связанные с пребыванием в СССР и проездом из Италии в Москву и обратно, отнести за счет сметы по приему зарубежных партработников.
3. Поручить Комитету государственной безопасности при Совете Министров СССР разработать программы связи и шифродокументы для односторонних радиопередач циркулярных шифро-
телеграмм 13-16 региональным центрам ИКП, а также шифродокументов для перешифровки в сети двухсторонней радиосвязи.
4. Удовлетворить просьбу ИКП и изготовить 500 чистых и 50 именных (для руководящих работников ИКП) бланков итальянских заграничных и внутренних документов, 50 резервных комплектов тех же документов швейцарского и французского образца, а также парики и средства изменения внешности. Изготовление бланков и средств изменения внешности поручить Международному отделу ЦК КПСС и Комитету госбезопасности при Совмине СССР.
5. Утвердить текст телеграммы резиденту КГБ в Италии.
Секретарь ЦК».
В качестве дополнения приведем и другой документ, факсимильный, а потому – хуже читаемый, адресованный Итальянской компартии в 1970 году. Еще почти свежи отголоски Майского восстания, Андропов еще вполне зависит от маршалов, и в этом документе Итальянской компартии еще не помогают ни оружием, ни фальшивыми документами, ни техникой для изменения внешности, ни специальным внутренним радиовещанием, – только техникой для передачи шпионской информации:
«СС (общий отдел, 1-й сектор)
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
ОСОБАЯ ПАПКА
№ П171/23
тт.Андропову, Пономареву – все,
Скачкову – пункт 2.
Выписка из протокола № 171 заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 августа 1970 года
Вопрос Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР
1. Согласиться с предложениями Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР от 28 июля № 2052А.
2. Поручить Международному отделу ЦК КПСС:
рекомендовать ИКП определить необходимость проведения переподготовки радистов ИКП, учитывая, что из-за давности их обучения (начало 1968 г.) они могли забыть правила работы на быстродействующих радиостанциях.
Совместно с Комитетом госбезопасности при Совете Министров СССР определить согласованные с ЦК ИКП практические меры по организации служебной шифрованной связи органа ЦК ИКП, занимающегося вопросами организации радиосвязи, с Комитетом госбезопасности при Совете Министров СССР.
З. Разрешить Комитету госбезопасности при Совете Министров СССР:
передать безвозмездно Итальянской Коммунистической партии пять радиостанций «Селенга» с соответствующей комплектаций и МВД НРБ – два комплекта приемной аппаратуры типа «Сдвиг-69» с запасным имуществом;
обеспечить ЦК ИКП необходимой шифродокументацией для организации закрытой служебной линии связи с Комитетом госбезопасности при Совете Министров СССР.
4. Обязать ГИУ ГКЭС поставить в 1970-1971 гг. Народной Республике Болгарии из наличия Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР один радиопередатчик типа «КВ 15/25» с двумя возбудителями «ВТ 53» и выпрямительными устройствами к ним.
Секретарь ЦК».
При всем том, что известные благодаря Буковскому два решения ЦК КПСС о помощи Компартии Италии от 1970 и 1974 годов, конечно, лишь ничтожная часть принимавшихся (и осуществленных) решений ЦК КПСС и КГБ, все же какие-то выводы сделать можно. И после «парижского восстания» никакой военной помощи в 1970 году левое движение и сами коммунисты из Москвы не получают – только радиопередатчики для нелегальной, вероятно шпионской, связи с Москвой. Практическая работа итальянской компартии не отличается от французской. Но и в 1974 году, когда, судя по воспоминаниям Антонио Негри, в Италии ширится уже не только студенческое, но и рабочее прокоммунистическое движение, которое может привести к смене власти, как в Португалии, из Москвы оружием помогают в ничтожной степени для масштабов большой европейской страны. Этого достаточно для крупных беспорядков, которые и произошли в 1977 году, но не для захвата власти. Да и вообще, фальшивые паспорта и наклеенные бороды не готовят для будущих президентов и премьер-министров. То ли дело маленький Сальвадор (см. главу об Андропове) – в 1980 году только по одному решению ЦК КПСС – туда отправлено 60-80 тонн стрелкового оружия и боеприпасов западного производства.
Но в Москве те же маршалы, тот же министр обороны Гречко и им совсем не нужна «еврокоммунистическая», теперь уже независимая от Москвы Италия, как не нужен был и коммунистический Париж или Лиссабон без советских танков на улицах. Сталинское понимание (1945 года) «реального социализма» и коммунизма остается в силе. И это, конечно, важнее, чем опасность членства Италии в НАТО и наличие на ее территории американских военных баз.
1 По его рассказу, его — члена просоветского комитета помощи Испании, воевавшего там в интернациональных бригадах и даже в качестве адъютанта знаменитого коммунистического генерала и венгерского писателя Матэ Залки, спасло то, что 1938 году их всех пригласил резидент НКВД в Париже, сказал, что в Москве очень довольны их работой и патриотической самоотверженностью, но теперь пришло время официально оформить их отношения. Они напишут заявления о зачислении их в органы НКВД и получат воинские звания. Все — в том числе Сергей Эфрон — муж Цветаевой, покорно заявления написали, а Эйснер сказал, что в его семье не было ни одного сотрудника полиции и он не хочет быть первым, хотя помогать родине — России по прежнему готов. Когда все они попали в Москву, написавшие заявления, как и другие сотрудники НКВД, были расстреляны (причем 22 июня 1941 года — в день начала войны с немцами), а Эйснер получил всего 25 лет лагерей, в 1956 году был реабилитирован и вышел из лагеря.
2 Henri-Christian Giraud “L’accord secret de Baden-Baden”, Editions du Rocher, 2008 (Анри-Кристиан Жиро “Секретные соглашения Баден-Бадена”), с. 26
3 (O.Kalouguine. My 32 years in Intelligence and Espionnage against the West, NY, St. Martin Press, 1994, p.166)
4 Советский дипломат, личный переводчик И. В. Сталина на французский язык.
5 Влад Тупикин. Статья «Революция 1968: главное событие ХХ века».
6 Дубинин Юрий. Как уцелел режим Пятой республики // Независимая газета. – 2000. – 28 июля.
Опубликовано на сайте: 23 марта 2016, 3:29
Сергей Иванович, Спасибо большое за предоставленный материал!
Очень познавательно!
Как по Вашему:
Запад и во Франции (пусть не сразу) а в последствии поняли от куда ноги растут?
Если поняли, тогда почему последующие важнейшие события в Европе так и не смогли консолировать в единой долгосрочной перспективе.
Какого Ваше мнение? – Почему кремляеям практически всегда удается пакостить во всем мире и оставаться чистыми, и при этом Запад практически всегда с раскрытыми об’ятиями по отношению к кремлядям.
Как это Вы об’ясните?
Здоровья, Сил и Удачи уважаемый Сергей Иванович! Мне лично очень жаль что подобные личности мало востребованы…. .
25 марта 2016, 17:37
Владимир
Во-первых, что-то не хочется признавать, во-вторых, правительства во Франции меняются, а влияние КГБ остается. Скажем, Тьерри Вальтона , до этого одного из редакторов “Ле Монд” совершенно перестали печатать, после выхода “КГБ во Франции”. А герой Сопротивления Вильмарэ мог печатать свои статьи о спецслужбах только в небольшой католической газете “Ля Круа”, или издавать книги за свой счет. Меня в те пару лет, когда я был хорошо известен во Франции тоже печатали с большим трудом, а академик Безансон вынужден печатать статьи о русской разведке в Польше, а не во Франции. Так что все не просто. Я согласился дать сноску на очень большую и внешне убедительную статью Веллера, который забыв о столетней организующей разложение в Европе силе КГБ исправно перечисляет все остальное от фрейдистов до фабианцев. И выглядит это все внешне, как и начало грустного моего ответа на ваш вопрос, довольна убедительно. Европейскую культуру надо защищать, мусульман в Европу не пускать, но на самом деле и у меня и у Веллера упущено главное: несмотря на все описанные нами серьезные, а часто, трагические проблемы, европейская культура осваивает космическое пространство, открывает совершенно новые формы существования человека, как обеспеченного и образованного, так и миллионов, еще так недавно умиравших с голоду, аборигенов Африки, низших каст в Индии и крестьян в Китае. Мир на наших глазах с невероятной скоростью меняется, и эти перемены не только к худшему, как полагает Веллер, они действительно очень сложны и , во многих случаях, опасны, но мы не можем просчитать, что важнее,в том числе и в спровоцированном переселении миллионов арабов в Европу: опасность для европейской культуры, или высокая роль европейской цивилизации в конечном объединении всего человечества вокруг своих достижений и своих идеалов. К счастью, мы не можем просчитать результаты. Честно скажу, что мне ближе те кто помогает эмигрантам, чем бритоголовые, которые их избивают и столь близки Веллеру, но суть в другом. Человечество движется по какому-то своему неведомому нам пути, да еще со все растущим ускорением.
26 марта 2016, 17:55
Уважаемый,Сергей Иванович,спасибо!Лично я на многое открыл глаза благодаря Вам!Хотел бы узнать есть ли счета или электронные кошельки,посредством которых,люди вроде меня могли бы оказывать посильную помощь в развитии сайта и тд.?
28 марта 2016, 2:00
Доктор
Большое спасибо, к сожалению ничего такого у меня нет.
31 марта 2016, 16:57
Так давайте организуем,дел ведь на пару минут!
9 апреля 2016, 22:25
“да и многочисленные расстрелы поляков только за то, что они поляки по всему Советскому Союзу”
дальше можно не читать.
19 апреля 2016, 22:33
Bcё это ужасно,даже если 50% правды.Как же глубоко вьелась идея жить на халяву.Всё
это очень актуально и сейчас.Особенно катастрофа с самолётом польского президента.Неужели миру не понятно,кто сидит в кремле.
8 июня 2016, 10:08
Vlad
Уже почти понятно, но не было бы поздно.
9 июня 2016, 17:19
Уважаемый Сергей Иванович!
У вас закралась ошибка. Вы птшете, что Франция 5 лет быда союзницей фашистской Германии. Это не так. Все остальное очень интересно. Про бесчинмтва советских агентов я прочитала у Романа Боримовича Гуля. У вас с ним все совпадает.
Огромное аам спасибо. Я подозоевала вме, о чем вы пишете, но размах меня просто потряс.
12 июля 2017, 14:03
Анна Нейфах
Почему не так?
13 июля 2017, 12:03
Спасибо!
30 января 2018, 16:57
спасибо, очень познавательно, а почему написано, что Одеон студентьі захватили, хотя в Вики есть о том, что Барро сам им предоставил помещение театра, за что потом его и попросили с поста руководителя?
15 февраля 2018, 10:01
Нельзя сказать, чтобы я не слышал об чекистким делах, “красных бригадах”, RAF и т.п. Но размах потрясает. С учётом прочитанного совершенно не удивительно количество путенферштейнеров среди политической верхушки Европы.
16 февраля 2018, 20:28
Спасибо, Сергей Иванович! Дай Вам Бог здоровья и побольше светлых, радостных минут в нынешнем сумрачном времени.
16 февраля 2018, 20:40
Аноним
На самом деле Вы, конечно, правы, относительно “Одеона”, но с общественной точки зрения все это и выглядело и пропагандировалось, как захват, так же как и Сорбонны и других университетов.
19 февраля 2018, 19:34
публикация May 1968, France in revolt
Juliette Baillot, AFP•March 20, 2018
после Скрипаля и остального – сейчас напомнить о логике тех событий – как это сейчас видно
?
“…In March, German sociology undergraduate Daniel Cohn-Bendit and 100 other students occupy administrative offices at Nanterre University, west of Paris, to protest the arrests of others in an anti-war group.
Danny the Red, so known because of his hair colour and politics, is a popular and inspiring leader “even among those who do not share his ideas,” AFP writes.”
20 марта 2018, 17:31