К статье Алексея Макарова «Суд идет по всему миру» (The New Times. №4 (395) 08.02.16)
Думаю, что Алексей Макаров довольно внимательно прочел мою главу из книги «Полвека советской перестройки» – «Четыре маски Андрея Синявского», которую я, не найдя тогда издателя, дал в интернет.
Не имея оснований с ней спорить и боясь соглашаться, Макаров, как ему казалось, выбрал более легкий и очевидный обходной маневр. Игнорируя гэбэшную биографию Синявского и его собственную книгу «Спокойной ночи», а так же саморазоблачительное вранье Марии Васильевны, то есть внятные и все объясняющие биографии действующих лиц (а за компанию обеляя КГБ) Макаров пишет лишь об общественном значении «Дела Синявского и Даниэля», о его влиянии на демократическое, а потом и диссидентское движение в Советском Союзе.
Чтобы не был таким странным полный отказ от фактуры «Дела» Макаров мельком перечисляет возможные причины обнаружения КГБ авторства анонимов и делает это, конечно, неудачно. И в упоминаемой им «Белой книге» Алика Гинзбурга о «деле», и в журнале «Иностранная литература», и в воспоминаниях Голомштока приведены статья и выступление бесспорного официоза, до этого сотрудника ЦК КПСС — Рюрикова об антисоветской литературе за рубежом, из которых становится ясно, что литературная деятельность Синявского отслеживалась и была хорошо известна КГБ с самого начала и вопрос лишь в том, началась ли она с санкции КГБ, как утверждает в своей книге близкая знакомая Синявского Нина Воронель или, как я допускаю, начал он печататься заграницей по собственной инициативе, но довольно быстро понял, что это не является секретом.
Впрочем и Алик Гинзбург, до этого составивший «Белую книгу», в Париже уже не сомневался в сотрудничестве Синявского с КГБ, как в Париже уже через полгода после его приезда в этом не сомневался никто в русской эмиграции, поскольку Синявский оказавшись отставной козы барабанщиком вынужден был теперь, уже не в рамках отринутого в Кремле «плана Шелепина» (и Семичастный и Шелепин уже были практически лишены власти, а генерал КГБ Агаянц — скоропостижно умер), а в качестве второстепенного агента влияния выполнять полученные из Москвы задания. Не могу забыть как Наташа Геворкян взяв по недомыслию для «Нового времени» интервью у Розановой, получила и от Максимова и от Буковского письма о том, что она рекламирует сотрудников КГБ и, вероятно, действует по заданию Лубянки – «Я же так их люблю, так уважаю почему же они плохо ко мне относятся?» – почти со слезами спрашивала меня Наташа. «Потому что вы забрались в дела, которых не понимаете, в Париже не живете и естественно оказались на стороне КГБ – ответил я — в Москве Синявского усиленно рекламирует КГБ, а те немногие, кто знают суть дела, молчат, но в Париже и Лондоне Синявский давно себя проявил, все всё понимают. И потому пишут вам такие письма».
Но я не буду пересказывать ни «Четыре маски Андрея Синявского» – их можно найти в интернете, больше того — я в ближайшее время дам в интернет еще две главы из в моей книги – «План Шелепина» и «Расправа с Шелепиным в Кремле», которые помогут понять важные детали «Дела Синявского и Даниэля», а эти заметки пишу лишь потому, что Алексей Макаров и журнал «The New Times», считая, что они выбрали в своей статье более легкий и бесспорный путь, на самом деле избрали путь самый сложный, и, пожалуй, наиболее отвратительный, поскольку именно последствия «Дела Синявского и Даниэля» выбранные для статьи Макаровым может быть не прямо привели, но очень способствовали и краху демократического движения и даже той катастрофе, в которой оказалась Россия сегодня.
Все началось казалось бы с пустяка, почти невинной мелочи. Но именно она оказалась определяющей в той, лишь на первый взгляд правдивой, картине почти взрыва общественной активности, которая последовала за тщательно разрекламированным КГБ и ЦК КПСС (в десятках, если не сотнях миллионов экземпляров) «Делом Синявского и Даниэля». Большинство, действительно, было обмануто этой изощренной провокацией КГБ, в своем замысле гораздо более крупной, чем дело знаменитого «Треста». Были, немногие, кто отнесся с нескрываемым сомнением к новому «делу». В «Белую книгу» включены вполне убедительные подозрения в отношении этого процесса художника-реставратора Николая Кишилова.
Но были люди, конечно, кроме Шелепина, Семичастного, Агаянца и других сотрудников КГБ и самого Синявского и Розановой, кто точно знал, что все это работа КГБ. Это Юлий Даниэль, Лариса Богораз, их уже взрослый сын — Александр Даниэль и думаю, что со временем были посвящены, были польщены доверием, и по типу Красина стали воспринимать себя великими политиками — может быть еще несколько человек, типа Арсения Рогинского и Сергея Ковалева. Но я даже сомневаюсь, что Лариса Богораз сказала об этом секрете своему второму мужу — Анатолию Марченко, который по своей полной непримиримости ко лжи не согласился бы молчать.
Дело в том, что для плана КГБ одного Синявского было мало. Может быть фронтовик Даниэль им нравился больше, может быть, планы были расписаны на двоих и уж во всяком случае — выпустить через год — якобы по амнистии к 60-летию революции — одного Синявского и сразу отправить работать в Париж было невозможно: он и «паровоз» в деле и срок больше. Но Даниэля никак уговорить не удавалось, пример такого тихого и в лагере пользующегося такими благами Синявского (в первую очередь письма по сто страниц — а что важнее для писателя) на него не действовал. Вообще же он сразу понял странность своего положения, сомнительность устроенной ему с Синявским на пустом месте рекламы, даже всемирной славы, и не желал подыгрывать тем, кто это затеял. Но на Лубянке, очень торопились, уже нельзя было ждать, даже в Кремле у Шелепина и Семичастного все рушилось и было решено все откровенно сказать Ларисе Богораз — кто такой Синявсий, какие связаны с ним грандиозные планы, как замечательно им всем будет в Париже. В надежде, что она убедит мужа взять пример со старшего друга. Как это происходило — не знаю, но опубликовано письмо Ларе от Юлия Марковича из лагеря, где он жестко пишет, что будущее открывшееся перед «нашим другом» его не прельщает, а сама Лара и их сын Саня должны обо всем молчать, на вопросы не отвечать, а поворачиваться и уходить.
Это одно из самых катастрофических писем-решений в русской общественной жизни. Для самого Даниэля это был конец всей его литературной жизни. Он не написал больше ничего ни о себе, ни о лагере, ни о тюрьме. Врать не хотел и правду сказать тоже не решился. Но он остался посторонним и для русского демократического движения, о котором так подробно пишет Макаров. Но Лара, Александр, те считанные люди, которым они открыли этот сперва почти невинный, семейно-дружеский секрет, как раз и были в самом центре, в самом зародыше диссидентского движения. («это наше семейное дело», – однажды сказала мне Лара). Сперва казалось, что у тех немногих, кто все знал, это всего лишь мелкая моральная проблема — что-то можно говорить, а о чем-то и промолчать, самим решить какая доля правды полезна демократическому движению, даже если это касается контактов с КГБ, общих интересов с КГБ. Но движение действительно ширилось, множество людей подписали письма с протестом и становилось ясным каких размеров в СССР протестные настроения, кто готов принимать в них активное участие. Но суть была не в этой оперативно-расследовательной работе КГБ, а в том что сразу же, поскольку именно в этом была суть плана, началось манипулирование общественным движением в Советском Союзе. Восторженные воспоминания о тут же последовавшей демонстрации на Пушкинской плащади, как правило не совсем точны. Во-первых, никакая демонстрация вообще не планировалась, а Пушкинская площадь была лишь местом встречи участников предпологаемого марша к Дому литераторов (защищали ведь писателей), а потому на Пушкинской все были минут пятнадцать и, действительно, двинулись к улице Герцена (Большой Никитской). Но тут выяснилось, что наиболее активны пара появившихся еще на обсуждении, но никому неизвестных человека. В Доме литераторов они предложили тихим молодым людям разбить громадные его зеркальные стекла, чтобы это был «настоящий» протест. Не смогли уговорить, но привлекли к себе внимание. А на площади Пушкина еще два часа тихо шагали вокруг памятника человек тридцать сотрудников КГБ, которые лишь через два часа получили приказ расходиться (среди гэбистов был Виктор Орехов). Меня позвал Вадик Делоне, я минут на двадцать опоздал, увидел с Дмитровки очевидную гэбню, плюнул и ушел домой.
Но, как следствие массированной рекламы «дела», вскоре появилась «Хроника текущих событий» и сразу два комитета защиты прав человека, один с Якиром, другой с Сахаровым. Приближалось дело «Красина и Якира». И трудно сказать как можно было, как нужно было сказать тем немногим посвященным, что КГБ активно действует в нашей среде, строит свои крупные проекты. Может быть и предупрежденный Красин и двести совсем уж молодых «причастных» к этому делу людей вели бы себя иначе, для них это не стало бы внутренней катастрофой. Но никто предупрежден не был. Манипулирование общественным (в первую очередь диссидентским) движением в СССР продолжалось. Суть дела Синявского предпочли скрыть. Посвященные в секрет КГБ решили, что они великие политики. Очень характерны два эпизода из рассказов Валерия Борщова. Один о том как в Пермской зоне Саша Огородников решил, что «завербовал» одного из прапорщиков охраны и тот согласился передать на волю письма. Из описания Борщова видно, что их приезд в Чусовую к этому прапорщику, бесспорно контролировался. Ковалев (в той же зоне) прямо говорил, что этот прапорщик — провокатор. Но Борщов, вспоминая, спорил – «Но ведь информация из лагеря дошла, прозвучала по радио», не понимая, что это и есть самое отвратительное — КГБ не только контролировал, но и дозировал, регулировал по своему усмотрению, проходившую на Запад информацию о демократическом движении в Советском Союзе.
Другой рассказ Борщева, хоть он и не понимает этого, подлинно трагичен. У отца Глеба Якунина закончился лагерный срок и он был отправлен в ссылку. К нему поехал Борщов — привезти приличную еду и узнать новости из лагеря. Отец Глеб среди прочего (в присутствии соседа, которого все считали стукачем) передал ему какую-то книгу из лагеря от Толи Марченко для Ларисы Богораз. «Подробностей я не знаю, но, наверное, там был какой-нибудь шифр, иначе зачем была нужна эта книга» – догадывается Борщов. Но в Москве в аэропорту в тот день рюкзак ему не выдали, выдали на следующий. Но книга была на месте и он отдал ее Ларе, обо всем предупредив. «Но, наверное, гэбешники ни о чем не догадались и не смогли ничего расшифровать». Лара и Толя в своей переписке действительно пользовались шифром, я сам в этом убедился и пишу об этом в «Последнем годе в тюрьме». Только дилетантский этот шифр, конечно, после получения книги хорошо стал известен КГБ, но использование его допускалось пока все было не очень важным.
Но в 1986 году положение переменилось. Заключенных КГБ готовил к освобождению. Но несгибаемый Марченко не хотел свободы для себя, да и для всех других из рук КГБ. Из информации в зашифрованных письмах Лары он знал больше других (да мы все это в общем понимали) о разворачивающейся пропагандистской перестройке и сам объявил голодовку с требованием освобождения. Видимо, писал Ларе, что будет делать на воле. Читателям его писем на Лубянке не нужен был такой освобожденный заключенный. И Толя был убит в Чистополе.
Но особенное значение, значение уже для всей России это преувеличенное представление о собственной значительности, о ничтожестве КГБ и своих всемирных успехах приобрело в годы перестройки и стало подлинной катастрофой. Году к 1983-му от диссидентского движения остались одни воспоминания. Но для перестройки, для своих рекламных целей КГБ вновь надо было реанимировать управляемое демократическое движение. Были организованы клубы «Перестройка», «Московская трибуна», клубы избирателей, кто-то вернулся из тюрем, лагерей и ссылок. Но умный, жесткий и непримиримый Марченко был убит в тюрьме, Сахаров не сразу понял, что происходит, но когда понял тоже был убит, Орлова уговорили уехать, а остальным, тем кто считал себя великими и хитроумными политиками, кто считал, что с КГБ можно играть, что часть правды можно сказать, а часть (и о КГБ) лучше не говорить, без труда внушили, что это они победили коммунизм, что только они — великие герои. Начали их усиленно рекламировать в хорошо управляемых КГБ СМИ, а они — в ответ, вероятно забыв басню Крылова — рассказывали о подлинной демократии (конечно, с небольшими недостатками) наконец, наступившей в СССР, о бескровной демократической революции, о замечательных переменах, сперва при Горбачеве, потом — при Ельцине. Без труда из многих бывших диссидентов сделали декорацию для все более чудовищной власти и это было продолжением все того же письма Юлия Даниэля о том, что не всю правду о КГБ нужно говорить. Слово «демократия» в России стало ругательством, после уничтожения «великими политиками» Дем. России, гибели (с самым активным участием Александра Даниэля) «Мемориала», как общественно-политической организации. КГБ поигрался с демократическим движением в России, кого-то убили, кого-то использовали и выбросили, и именно это манипулирование общественным движением в СССР и в России и стало главным общественным результатом «Дела Синявского и Даниэля». Очень жаль, что как и всегда, журналом «The New Times» по-прежнему поддерживается и распространяется победная ложь Комитета государственной безопасности.
Впрочем, «Эхо Москвы» сделало еще более двусмысленную и лживую передачу об этом же постыдном юбилее. И это естественно. Диссиденты ошибались, платили за это тюрьмой, жизнью, иногда — бесславием. Но были убеждены, что боролись за свободу, за демократию, а многочисленные либеральные журналисты люди не только управляемые, но и гораздо более слабые, да к тому же не способные признаться в уже много лет делаемых ошибках, давно уже ни во что не верят.
Опубликовано на сайте: 22 февраля 2016, 15:06
Раньше как и многие наивно полагал,что ААВ последний рупор свободы)но с недавних пор,проанализировав множество событий,стал понимать,что он ценнейший из гбэшных агентов!
П.С.:Сергей Иванович,спасибо Вам,за все,что Вы делаете!Очень рад,что в своё время случайно нарвался на ваши записки!
22 февраля 2016, 23:14
Коммунизм полуправдой (что есть ложь) невозможно осилить. Диссиденты, как дети большевиков (палачей русского народа), Ленина не осуждали и не вскрывали преступную суть коммунизма – красного фашизма.
Все их общества (Меморила и …) направлены на борьбу со сталинизмом, превративших их в узников Гулага.
23 февраля 2016, 11:57
Николай, мне кажется, Вы несколько путаете системных большевицких либералов, потомков разгромленных и уничтоженных Сталиным троцкистов таких, как Окуджава, Аксенов, Плисецкая, которые как раз в лагерях не сидели, предпочитая представлять коммунизм с человеческим лицом в бесчисленных загранкомандировках, с теми, кто изначально противостоял большевицкой системе, жертвуя собой без всякой надежды на успех. Это люди с очень разными убеждениями: Сергей Григорьянц, Леонид Бородин, Эдуард Кузнецов. Но их объединяло неприятие большевицкой системы как таковой. Тот факт, что героями перестройки оказались первые, а не вторые, доказывает большевицкую суть этого процесса и постсоветской власти.
1 марта 2016, 8:00
На основании чего совейский”фронтовик”-т.е.-заранее-негодяй,насильник и убийца даниэль-“герой”?
7 марта 2016, 2:07