«НО ПОРАЖЕНЬЕ ОТ ПОБЕДЫ…». С. И. Григорьянц. Из книги «Александр Яковлев: свобода – моя религия». 2003 год.

Трудно писать об Александре Николаевиче. Трудно потому, что именно Яковлев в большей степени, чем кто-либо другой, олицетворяет эпоху, которую мы пережили. Людям, знавшим его близко, — легче, они могут писать о нем как о человеке, приятеле, соратнике, сотруднике. Я этого не могу и должен писать об изменившемся времени, вспоминать прошлое, оценивать то, к чему мы пришли, и это при том, что в течение всех лет перестройки, стремясь к одному и тому же, мы были бесспорными противниками. К этим трудностям надо прибавить, что именно Александру Николаевичу, точнее тем переменам, инициатором которых он был, я и обязан жизнью, поскольку не рассчитывал живым выйти из тюрьмы…

Теперь, когда сказано главное, становится легче. А написать все это нужно, поскольку, кроме меня, вероятно, никто не сможет да и не захочет, а представление о годах перестройки без этого будет неполным и неточным.

Что к перестройке диссиденты имели самое косвенное отношение и, если не считать группы Игоря Огурцова, не готовили никаких переворотов, — понятно каждому. Это были люди, которые просто не могли и не хотели мириться с советскими порядками, но при этом к возможному близкому краху системы относились как к бесспорной утопии, «успеху безнадежного дела». Потому и нет нужды объяснять, почему я пишу, что обязан Александру Николаевичу жизнью, как, впрочем и некоторые другие из моих тюремных соседей, которые, вероятнее всего, последовали бы под безымянные холмы погоста Чистопольской тюрьмы вслед за Толей Марченко и Марком Морозовым.

Но если не объяснить, несмотря на это, почему все годы перестройки многие из нас и считали себя, и были на самом деле противниками Александра Николаевича, то для большинства участников и наблюдателей время это останется не вполне понятым, а те препятствия, с которыми столкнулись «отцы перестройки», покажутся в некоторой части и необъяснимыми, и более простыми, чем были на самом деле. Впрочем, вскоре и вспомнить уже будет некому об этой разобщенности и противостоянии людей и групп, у которых были такие близкие цели. Поэтому я думаю, что при всей его неожиданности рассказ о противостоянии, казалось бы, наиболее последовательных сторонников демократии в России в этом юбилейном сборнике уместен и даже необходим.

Одной из главных причин противостояния у самых разных групп населения России было абсолютное недоверие к любым, «плохим» и «хорошим», коммунистическим лидерам, полное неверие во все, что исходило из Кремля. «Не верь, не бойся, не проси».

Уж если я упомянул Анатолия Марченко, то надо сказать, что главной причиной его закончившейся трагически голодовки как раз и было полнейшее недоверие к любым заявлениям и действиям советских властей и категорическое нежелание получать освобождение из их рук. Во второй половине 1986 года многие ясно понимали, что наше освобождение из Чистопольской тюрьмы и пермских лагерей становится близкой реальностью. Уже был освобожден и обменен на шпионов Анатолий Щаранский, вывезен из ссылки за границу Юрий Орлов. С некоторыми другими, в том числе и с Толей, и со мной, и с Иосифом Бегуном, различные «компетентные» лица вели странные и двусмысленные разговоры. В грядущее освобождение поверить было нетрудно, но в то, что это акт гуманности и демократических перемен в стране, а не очередного гнусного расчета, — невозможно. И дело было не только в том, что в слова-полунамеки Горбачева, в «человеческое измерение», «гласность и перестройку» не верили даже партийные чиновники и уж тем более не могли верить многоопытные политзэки. Дело еще и в том, что у нас были базирующиеся не на предыдущем, а на сегодняшнем опыте и вполне реальные основания не верить никаким словам, глухо доносящимся из-за кремлевских стен. Именно 1986 год — первый полный год правления Горбачева, год первых внятных упоминаний о возможных переменах советского режима, год переговоров с нами и намеков на возможное освобождение — был годом наиболее трудным для политзаключенных и самым трудным из моих девяти тюремных лет. Резко изменились к худшему условия содержания, голодающих тут же переводили в карцер, письма от родных стали доходить еще реже, с перерывами по 6-9 месяцев, свиданий не было вовсе, «баланда» стала гораздо более жидкой. В любой другой год в том положении, в каком они оказались, и Марченко, и Морозов остались бы живы, но в 1986 году казалось, что именно их гибель устраивала администрацию больше, чем выздоровление.

Было ясно, что освобождать собираются или людей настолько измученных, что они не смогут и не захотят участвовать в какой бы то ни было нормальной жизни, или тех, кто готов сразу дать согласие на выезд за границу. Но многим из нас и до ареста предлагали уехать, и не все на это согласились. Таким образом, с точки зрения большинства из нас, возможное освобождение из тюрьмы было очередной уловкой, рекламным трюком советских властей, возможно, с целью получить новые кредиты на Западе и еще кого-то в очередной раз обмануть. Как мы считали, нами просто собирались торговать с Западом, а в торговле людьми, как известно, коммунистические лидеры уже с первых лет революции были большими специалистами.

Итак, у нас был негативный тюремный опыт, оправданное недоверие к власти, которая, уничтожая все лучшее в России, хитроумно и изобретательно скрывала и ретушировала свое правление евангельскими идеалами и посулами.

Но и выйдя «в большую зону» Советского Союза, мы сохраняли то недоверие к Кремлю, которое в наиболее концентрированной и жесткой форме выражал журнал «Гласность», а на самом деле оно было привычным для России недоверием самых широких масс народа к любым заявлениям и действиям властей, недоверием многократно обманутой советскими властями русской эмиграции, недоверием остатков русской, но не советской интеллигенции, для которой любая коммунистическая риторика одинаково неприемлема и непонятна, какие бы многозначительные намеки она ни содержала, в том числе и на создание оппозиции внутри КПСС.

— Я никак не могу понять разницы между вашими прогрессивными и реакционными органами, — ответила как-то Анна Ахматова на упреки, что первые ее стихи в годы «оттепели» появились в консервативной «Литературе и жизни», а не в либеральной, созданной для «работы» КГБ с интеллигенцией, «Литературной газете».

И в Европе, и в Америке было множество людей и организаций, которые тоже не верили ничему идущему из Кремля, активно поддерживали «Гласность», а она и впрямь давала новые и новые основания для этого недоверия. Многие начинали все настойчивее осуждать Андрея Сахарова, который на первых порах активно поддержал Горбачева, а между тем и его доверие к Горбачеву заметно день ото дня шло на убыль.

Было множество событий, описанных в первую очередь «Гласностью», заметных и важных для советских граждан, где участие Кремля оставалось, скажем так, неясным, но бесспорным и уж никак не способствующим росту доверия к перестройке: борьба с крымскими татарами (их пресс-конференция была в «Гласности»), резня в Сумгаите (в первый же день там был Андрей Шилков из «Гласности»), зверское побоище в Тбилиси (именно мы дали первую информацию о саперных лопатках и боевых газах, использованных солдатами), штурм телебашни в Вильнюсе и множество других.

Наконец, для западных обозревателей (от советских граждан, как всегда, все скрывалось) было очевидно, что под разговоры об открытости, о мире и демократии Советский Союз продолжал строить больше ударных атомных подводных лодок, чем все остальные государства вместе взятые, что через Финляндию к Швеции прокладываются железнодорожные пути с широкой колеей, позволяющие в кратчайший срок перебросить советские войска прямо к границе одной из стран НАТО. Кто же мог тогда понять, что одни члены Политбюро так существенно в своих планах и действиях отличаются от других, что все это — и продолжающаяся гонка вооружений, и успокаивающие заявления Горбачева — не части одного и того же плана, а неожиданная разобщенность и противопоставленность различных, к тому же внутренне неоднородных групп внутри советского руководства!

Не могу забыть, как году в 1989-м в Страсбурге, в Совете Европы, на «круглом столе», посвященном (по формуле Горбачева) Европе от «Урала до Атлантики», я настойчиво спрашивал, что же все-таки значит эта формула — Атлантика дойдет до Урала или Урал до Атлантики? И, подтверждая мои сомнения, митрополит Питирим глядел, не отрываясь, на сидевшего перед ним примаса Франции кардинала Лестюжье и басил: «Конечно, в единой Европе должна быть только одна Церковь». — «Мы, вероятно, неправильно поняли господина монсиньора», — озадаченно взмахивала руками председательствовавшая Катрин де Люмьер. «Вы меня правильно поняли», — отвечал Питирим.

У всего мира оснований для недоверия оставалось не меньше, а у «Гласности» оснований «не верить» становилось все больше. Травля во всех центральных советских газетах, преследования и избиения сотрудников завершились разгромом редакции в поселке Кратово в мае 1988 года, куда для этого послали из Москвы 160 милиционеров, а всех, кто был в редакции, арестовали на 7-10 суток. Этот разгром стал сигналом не только для нас, но и для тех, кто внимательно следил за ходом перестройки, что слова о демократии и гражданских свободах в СССР по-прежнему имеют мало общего с действительностью. К тому же мы знали, но не могли доказать и обнародовать, что одновременно с разгромом был убит печатник, тайком на ксероксе печатавший «Гласность». И нам передавали к тому же, что указание о разгроме «Гласности» шло из Кремля.

В результате официальный журналист перестройки Виталий Коротич не получил «Золотого пера свободы» 1988 года — одну из важнейших журналистских премий, и это стало бесспорным свидетельством того, что преобладающими, по крайней мере в сфере массовой информации, были в это время всеобщее недоверие к заверениям Кремля о демократических переменах в СССР и поддержка разгромленной «Гласности».

Наше недоверие к Горбачеву, наше непонимание, чем оппозиция в КПСС отличается от самой КПСС, бесспорные для нас ноты фальши, звучавшие в большинстве «либеральных» акций властей, стали темой не столько статей, сколько сотен публичных выступлений и в СССР, и во многих других странах. О своих сомнениях, о том, что происходит на самом деле в СССР, я говорил, выступая через неделю после Эдуарда Шеварднадзе в основанном Джоном Рокфеллером влиятельном Consel of Foreign Relations, в Белом доме, в Институте Джона Гопкинса, в Матиньонском дворце — премьер-министру Франции Жаку Ренару, в Лондоне, Риме, Мадриде. Это было подлинное противостояние, и если не сказать об этом прямо, очень многое в событиях тех лет окажется непонятным. При этом журнал «Гласность», который мы сами тайком печатали на ксероксах тиражом в 100 экземпляров, расходился по Советскому Союзу в десятках тысяч копий, размноженных на пишущих машинках, ксероксах, принтерах компьютеров и даже фото способом, его к тому же переводили на армянский, латышский, эстонский, а может быть, и другие языки СССР, хотя у печатников уже было известно, что тиражировать Солженицына можно, а «Гласность» — очень опасно. В Париже журнал издавался и как вкладка в «Русскую мысль», и отдельно — на французском. Американское издание достигло тиража в 12 тысяч экземпляров и выписывалось всеми государственными учреждениями, СМИ и университетами англоязычного мира, а были еще издания на немецком, польском, болгарском и на испанском — для Кубы. Съемки теле- и фотожурналистов «Гласности», ежедневные наши интервью радио «Свобода» обходили тогда весь мир.

Это была не просто поддержка «Гласности», сочувствие и доверие к диссидентам европейских и американских политиков, средств массовой информации во всем мире. Это была ощутимая, заметная поддержка «Гласности» свободным миром, сотнями тысяч человек в самых разных странах. Американская звезда Джейн Фонда раз за разом обращалась ко мне с предложением о цикле концертов в пользу «Гласности» в различных странах, но прежде всего в СССР (а как было организовать ее выступления в СССР?). После заметки New York Times о том, что «Гласности» не хватает даже бумаги, я каждую неделю ездил на другой конец города за бандеролями и посылками с бумагой, которые шли со всех концов земли. Журналу «Гласность», русским диссидентам в мире доверяли и сочувствовали бесконечно больше, чем кремлевскому руководству.

Вместо того чтобы друг другу помочь, мы боролись друг с другом. Ведь «Гласность», повторяю, не переставали преследовать и травить в Москве — избивать и запугивать сотрудников, подбрасывать ложную информацию, засылать провокаторов, воровать материалы и оборудование, а после этого охотно давать разрешение на выезд из СССР всем готовым уехать.

В Англии в 1990 году, у дома лорда Малколма Пирсона, где я жил, несколько дней дежурила машина, записывающая все разговоры внутри дома и по телефону, после чего попытались меня убить, когда вечером я вышел прогуляться. Чтобы ослабить внимание к «Гласности» и создать неразбериху, КГБ в Нью-Йорке и Москве предприняло издание газеты «Гласность», а в Дании — журнала под нашим названием. Причем после интервью Гордиевского о том, как он вместе с резидентом КГБ полковником Любимовым передавал деньги на издание датскому журналу, в Копенгагене было возбуждено уголовное дело в отношении редактора этой газеты, так как по датским законам запрещено финансирование СМИ из-за границы. Я уж не говорю об известном «активном мероприятии» КГБ начала 1988 года, когда в журнале «Нейшн» Катарина Ванден Нейвел, жена Стивена Коэна, опубликовала клеветническую статью о «Гласности». Случилась, правда, осечка: поскольку статья, очевидно, была написана в Москве, ссылки на нее и перепечатки в датской «Информасион», советских «Литературной газете» и «За рубежом» появились до, а не после американской публикации.

Между тем «Гласность» могла реально и значительно поддержать реформаторов в Кремле. В Лондоне так и не начал работать, хотя и был зарегистрирован фонд «Гласность media» с директорами: вице-спикером палаты лордов госпожой Кэролайн Кокс и лордом Малколмом Пирсоном, Вице-президент США, президент АФТ-КПП Лэйн Керкленд, Эдвард Кеннеди, несколько европейских премьер-министров предлагали личную и официальную помощь «Гласности». Всего же этих предложений было много десятков. В 1990 году Radio France Internationale заключило с нами договор о создании совместной радиостанции в Москве, который, конечно, мы не смогли реализовать, поскольку нам так и не была дана частота для вещания. Еще более заманчивым было предложение Руперта Мердока, пригласившего меня в свое поместье в Лондоне и предложившего редактировать большую независимую газету в Москве. Я отказался, и не только потому, что не хотел зависеть и от Мердока, но, главное, потому, что уже понимал: столь сложная структура — ежедневная европейская газета — не может быть создана в той враждебной среде, в какой существовал журнал «Гласность». А ведь понятно, что, появись в начале 1990 года большая европейская газета в Советском Союзе, она могла бы оказать серьезное влияние на будущее страны.

Главное же — она была бы обращена не только к узкому кругу московской интеллигенции и иностранцам, как «Московские новости», которые тогда купить (и уж тем более подписаться на них) было невозможно, почему они и воспринимались как еще одно доказательство мнимости перемен в стране, а, естественно, на самый широкий круг читателей по всем долам и весям. Главной же задачей было расширение среды, поддерживающей реформы в стране, и «Гласность» решала ее лучше, чем кремлевские реформаторы. Именно в этом и была основная слабость единомышленников Александра Николаевича: их обращение адресовалось очень узкой и плохо ими (впрочем, и нами всеми) понимаемой части общества — деятельной («прогрессивной») советской интеллигенции, к которой они обращались, которой в большей части были понятны и в той или иной степени оценены, но далеко не во всем поддержаны.

Александр Николаевич сейчас это называет саботажем правящего аппарата. На самом деле — это была естественная реакция общества, природа которого становится нам ясна только сегодня. Часто упоминаемый в рассказах и книгах А.Н.Яковлева «коварный» Крючков долгое время успешно обманывал и Яковлева, и Горбачева, на словах активнейшим образом поддерживая большинство перестроечных идей, а на самом деле активно им сопротивляясь, борясь с Яковлевым и безмерно презирая и издеваясь над Горбачевым, о чем теперь любят рассказывать высокопоставленные чины КГБ. Для нас это было очевидно с противоположной стороны: для опытного зэковского взгляда вполне бесспорно участие КГБ в создании клубов «Перестройка» и избирателей, издававшегося для успокоения диссидентов журнальчика «Век XX и мир», в «Демократическом союзе» Новодворской и многих других перестроечных мероприятиях. Впрочем, иногда это и не скрывалось, и я помню, как некие молодые люди вполне оперативного вида, силком привезя меня в 1987 году в какое-то помещение опорного пункта, все убеждали:

— Как вы не понимаете, Сергей Иванович, мы с вами делаем одно и то же дело. Партия нам поручила демократизацию страны. Все это не могло вызвать доверия или сочувствия к партии, которая им «поручила».

Главное же, — никто не только в «Гласности», которая тогда официально именовалась «рупором экстремистов», но ни среди европейских политиков, ни в независимых СМИ, в сравнительно свободной части российского общества не мог поверить фразе Горбачева о том, что перемены идут спонтанно и случайно, что никакого плана перестройки не существует — «ввяжемся в драку, а потом посмотрим», ссылался Горбачев на Ленина, а тот в свою очередь цитировал Наполеона. Ни один серьезный человек не мог себе представить, что гигантские перемены в крупнейшей стране мира, оказывающие влияние на всю мировую историю, были начаты и осуществляются без какого-либо обдуманного плана, под влиянием случайных обстоятельств и настроений, людьми, чьи представления об окружающем мире и будущем страны меняются чуть ли не каждый месяц. Но если предполагался план, то единственное место, где он мог разрабатываться, был КГБ, и активное участие его сотрудников во всех процессах как бы вполне это подтверждало.

Не зря историк Михаил Яковлевич Геллер в Париже (очень близкий к «Русской мысли» и к «Гласности» в те годы) вспомнил о полубезумном полковнике КГБ Голицыне, который бежал в США еще при Шелепине и предупреждал в своих книгах как раз о плане КГБ, сводившемся к «демократизации» СССР с целью более успешного наступления на свободный мир. А к этому еще прибавлялась бесспорная близость Горбачева к Андропову и разговоры о том, что как раз Андропов и был инициатором перестройки. Но все это в конечном итоге не имело бы большого значения, поскольку опасения — опасениями, но вокруг действительно менялась страна, шли откровенные дебаты в Верховном Совете, становилось вполне очевидным, что руководство в Кремле далеко не едино и очень многое заведомо не может уложиться ни в один план, разработанный в КГБ.

Но была и некая другая, подлинная реальность в советском обществе, реальность, тоже связанная с КГБ и буквально кожей ощущаемая нами, а вероятно, и Александром Николаевичем тоже, и это не единственное, но очень существенное обстоятельство, которое только сейчас мы понемногу начинаем понимать: поразительное, все еще недооцененное влияние советских спецслужб на общество, по формуле генерала Волкогонова, «КГБизация общества». Точнее, как раз той его части, к которой обращались Яковлев и Горбачев, с которой и нам волей-неволей приходилось иметь дело и враждебность которой мы ежедневно чувствовали. Я имею в виду наиболее активную и заметную часть советской интеллигенции, в том числе различных «прорабов перестройки» ее митинговых ораторов, администраторов, явных и подспудных толкачей, то есть всех тех, кто действительно был заинтересован в перестройке, кто по закону необходимости и неизбежности пришел к власти в 1991 году в результате путча, устроенного Крючковым, и кто на самом деле существенно отличался от разного рода находившихся в тюрьмах и Кремле идеалистов, стремившихся к демократии. Они не были вовремя поняты ни Яковлевым, ни теми массами в стране и за рубежом, чьим рупором была «Гласность», ни, возможно, даже приведшим их к власти Крючковым.

— Вы же понимаете, Сергей Иванович, конечно, мы вербовали в первую очередь людей наиболее активных, наиболее заметных, тех, кто нам был особенно интересен, — сказал мне как-то известный генерал КГБ.

Это звучало пугающе, но абстрактно, плохо воспринималось на деле (как и замечание генерала Иваненко — недолгого председателя КГБ РСФСР: «Придешь в Верховный Совет, а там все свои»), поскольку совершенно были непонятны механизм, реальные формы сотрудничества КГБ со «своими».

Численность различных управлений КГБ сегодня, да и тогда, была известна достаточно точно. Позже появились сведения о том, что Крючков создал уже в 1987-1988 годах курсы офицеров, желавших работать в политических или экономических структурах страны. Кое-кто из внедрившихся в различные отрасли экономики и политическую жизнь страны офицеров КГБ был известен, вызывал бесспорное отвращение, но все же их количество далеко не было подавляющим. Более серьезные опасения вызывали сведения о том, что у каждого оперативника из небольшого, конечно, нацеленного на творческую интеллигенцию и национальные движения Пятого управления, а также из гигантского (самого крупного в КГБ) Второго главного управления (контрразведка), ориентированного на техническую интеллигенцию, на связи должно было находиться от пяти до двадцати пяти секретных агентов. Они получали половинный оклад жалованья из КГБ (чаще всего по почте — «до востребования»), им давались оперативные поручения, с ними проводились конспиративные встречи (чаще всего на специальных квартирах). КГБ работал с ними, как со своей агентурой во вражеской стране, пусть даже временно захваченной советскими войсками. Однако агенты эти по многочисленным оценкам были люди испуганные, инертные, больше всего боявшиеся, что их связи обнаружатся, и потому по преимуществу плохо вписывались в те оценки генералов КГБ, которые мы цитировали.

Но только сейчас, анализируя нашу новейшую историю, мы начинаем понимать значение остававшегося до этого в тени «третьего эшелона» КГБ — института «доверенных лиц». У каждого оперативника их должно было быть в пять раз больше, чем агентов (т.е. от двадцати пяти до ста двадцати пяти). Зарплаты они не получали, но им можно было «помочь» с очередью на квартиру, поездкой за границу, изданием книги или продвижением по службе, главное же — и ограничений на их вербовку тоже не было. Это могли быть и сотрудники ЦК КПСС, и журналисты, и профессора, писатели, актеры и генералы. К ним можно было, не таясь, но и не очень афишируя, прийти на службу, погулять с ними в парке, выпить чашечку кофе. Можно было «посоветоваться», пообещать содействие, попросить устроить нужного человека.

Можно было порекомендовать, как себя вести в определенной ситуации. Это и были те — «самые активные, деятельные, заметные» советские граждане, которые так интересовали КГБ. Отказов, насколько известно, практически не было. Я сам был арестован в первый раз в 1975 году после двух лет уговоров сотрудничать с КГБ, и арест был как раз попыткой принудить к сотрудничеству если не добром, то так, «чтобы не сидеть», а обвинения сформулированы лишь после того, как выяснилось, что уговорить и в «Матросской тишине» меня не удается. При этом «уговоры» разной степени интенсивности продолжались все пять лет первого срока — и в лагере, и в тюрьмах, куда я попадал. И моей жены, и матери. Видно было, что это необычная для КГБ ситуация и она не дает им покоя.

Я знаю еще один-два подобных ареста из-за отказов, несколько случаев гибкого «уклонения» от лестных предложений. Сам же советовал в 1981 году одному члену-корреспонденту Академии наук СССР ответить так: «Я очень рад, польщен вашим предложением и считаю своим патриотическим долгом помогать КГБ во всем, но очень боюсь навредить, так как не умею скрыть ни одной тайны, ни одного секрета — сразу начинаю краснеть, заикаться, и всем все становится ясно». Такая форма отказа не вызвала сомнений и репрессий. «Да, — похлопал его по плечу через пару дней директор института, известный академик, который, как оказалось, был в курсе делавшихся предложений, — в твои годы я был не таким».

Путем несложного подсчета, а главное, в результате опыта, приобретенного всеми нами в последние пятнадцать лет, можно без преувеличения сказать, что процентов восемьдесят наиболее активных и известных деятелей советской интеллигенции ко времени перестройки были «доверенными лицами» КГБ. Это было развращенное и алчное стадо, умело подталкиваемое убийцами. Всего несколько человек, бесспорно лучших среди этой советской «элиты»: депутат Верховного Совета Евгений Ким, митрополит вильнюсский Гермоген, актер Михаил Козаков в разное время со стыдом вспоминали об этом сотрудничестве. Замечательно, что их поддержали только диссиденты. «Прогрессивная» советская интеллигенция в большинстве своем единодушно осудила, но, конечно, не за постыдное сотрудничество, а как раз за признание, упоминание о нем.

Именно эти люди, даже без особого подталкивания, хотя были и помощь, и «торможение» «неуправляемых», пришли в Верховный Совет, а потом — в Государственную Думу. Как сейчас становится понятным, именно к ним перешла власть после путча ГКЧП. Таким образом, путч был бесспорно обречен на успех, и КГБ неизбежно пришел бы к власти, хотя Крючков, возможно, сам этого не понимал и совсем иначе планировал развитие событий.

К этой двуличной и развращенной советской среде, где каждый второй прямо или косвенно «информировал» о своих соседях, сотрудниках и родственниках, и апеллировали «отцы перестройки», на их сотрудничество рассчитывали. Александр Николаевич жалуется на «саботаж», а «Гласность» постоянно пребывает во враждебной среде. Взаимопониманию, сотрудничеству между нами постоянно мешает непроницаемая глухая стена. Даже сейчас после каждой встречи с Яковлевым у меня появляется какой-нибудь «доброжелатель» со статьей о том, какой он на самом деле негодяй и убийца…

Это и есть то общество «доверенных лиц», лиц с бесспорными комплексами неполноценности и моральной ущербности, лиц, конечно, стремившихся к переменам, но к совсем другим и в других интересах, чем идеалисты в Кремле и в «Гласности», которая здесь просто символ, представитель неэлитарного (незавербованного) русского общества. В стране, где лучшая, способная к сопротивлению часть народа была уничтожена, а оставшаяся (по крайней мере, наиболее заметная часть) развращена, эффективно работающие демократические институты и не могли быть реально созданы. Такое общество не могло стать безопасным ни для самого себя, ни для окружающего мира. А потому наше недоверие к обещаниям было обоснованным тогда и, к сожалению, остается оправданным сегодня.

Но сегодня те, кто хотят, все же могут вырваться отсюда и жить в другом мире (и для этого не нужно теперь угонять самолет или нелегально переходить границу). Со средствами массовой информации в России, конечно, плохо, но все же пока лучше, чем было в СССР, а уж такого книжного интеллектуального богатства, как сегодня, Россия не знала за всю ее историю. Независимые общественные организации, как и раньше, подвергаются разгромам, воссоздаются в каких-то сомнительных формах пионерия и комсомол («Идущие вместе» — «путинюгенд» — по определению журналистов), но, обсуждая все это, а также руководителей Кремля и Лубянки, мы пока еще не высчитываем, кто из собеседников прибежит с доносом первый. Наконец, сегодня комментаторы вдруг опять стали говорить о заговоре «олигархов», об их влиянии в Государственной Думе, и независимо от того, есть ли этот заговор или нет, независимо от личных качеств самих этих олигархов и российского Президента речь уже идет не об одном, а по меньшей мере о двух или трех полюсах силы в стране, а это всегда лучше тоталитаризма. Главное же, нет монополии государства на идеологию, на любую предпринимательскую деятельность и даже на эстетические принципы, а потому и нет нужды в слежке за всеми отклонениями от этой монополии. Несмотря на всю жестокость сегодняшнего российского общества и государственного устройства, будем надеяться: вырастет поколение, не знающее всех тоталитарных страхов и ограничений, и жизнь в России потихоньку станет налаживаться.

Итак, мы живем после перестройки, в стране, далекой от наших идеалистических мечтаний, очень трудно нащупывающей и формы своего существования, и свое место в мире, но все же чуть более свободной, чуть более плюралистичной, чем она была двадцать лет назад. Многое подтолкнуло эти перемены, и тем не менее с уверенностью можно сказать, что они не произошли бы так быстро и хоть в какой-то степени успешно без Александра Николаевича Яковлева. Больше того — при таком состоянии общества мы, вероятно, не могли добиться большего, и к тому же только тот сложный и противоречивый путь, который прошел Александр Николаевич, мог привести к какому-то осязаемому результату Никакой сложившийся антикоммунист не мог бы в 80-е годы ни оказаться в Политбюро, ни инициировать перестройку Действительно, никакого плана перестройки в советских условиях и быть не могло — он был бы уничтожен в зародыше вместе с его авторами и их родственниками.

Наверное, поддержка «Гласностью» перестроечных сил в Кремле ничего бы не изменила, сопротивление КГБ, возможности которого были существенно больше, чем те, что использованы, возросло бы, причем, могло статься, еще более кровавыми способами (впрочем, отстрел сторонников демократии начался уже в 1987-м). Но все же жаль, что мы еще тогда не нашли друг друга.

Таким образом, все годы перестройки, то есть до августовского путча в 1991 году, наша перекличка друзей-противников оставалась хотя и действенной, но заочной. Однако при этом надо сказать, что не только наша чуждость, неспособность понять всю серьезность, важность для страны процессов, происходящих внутри КПСС, была тому причиной.

Не знаю, каким в действительности было участие Политбюро в первом разгроме «Гласности», но очень характерным представляется сейчас рассказ Егора Владимировича Яковлева о его попытке привлечь внимание Александра Николаевича к журналу «Гласность». Попытка не нашла понимания. Однако, уходя, Егор Владимирович заметил на столе собеседника номер «Гласности», отпечатанный, по-видимому, прямо в ЦК или в КГБ: гораздо лучше по качеству, чем мы способны были это сделать. Они не умели еще идти навстречу, еще не готовы были понять, что коммунизм слишком дорого стоил России, чтобы в ней можно было пропагандировать какие-то пусть и более цивилизованные его формы.

В какой-то степени совместная работа с Александром Николаевичем началась лишь через год-пол-тора после знакомства с ним. После Первого съезда российской интеллигенции (1992 год), где Егор Гайдар и Александр Николаевич говорили об угрозе фашизма, а я попросил слова, чтобы напомнить собравшимся об организации, оказавшей существенное влияние на количественный и качественный состав русской интеллигенции. В своем выступлении я сказал, что хорошо было бы получше понять, чем все-таки КГБ занимался. Впервые в России разговор о КГБ начался открыто, с трибуны, зал оцепенел от неожиданности и, конечно, от привычного страха, но тем не менее уже через две-три недели Александр Николаевич, не колеблясь, наряду с немногими, но лучшими из тех, кто мог быть причислен к российской интеллигенции (то есть людей, для которых, по определению Аркадия Белинкова, свобода является важнейшей ценностью), вошел в оргкомитет Международной конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра». (В его составе были Алесь Адамович, Вячеслав Иванов, Василь Быков, Борис Стругацкий, Геннадий Жаворонков, Валентин Оскоцкий и некоторые другие.)

При этом от Александра Николаевича членство в оргкомитете потребовало, пожалуй, большего мужества, чем от других. И даже не столько само участие в комитете, сколько, в первую очередь, выступления на конференциях. Дело в том, что в 1993-1994 годах российские спецслужбы еще стремились уверить общество в своем перерождении, открытости и готовности к сотрудничеству. Поэтому они, как правило, не только присылали на конференции своих докладчиков, но и просили десятка два пригласительных билетов для сотрудников. На второй конференции в их числе был Владимир Жириновский, который кричал мне: «Большевики тебя, Григорян, не заморили, но я тебя живым из тюрьмы не выпущу». Как и другие «сотрудники», он пришел, чтобы сорвать конференцию.

Были, однако, люди и с более узкими специальными заданиями. В их обязанности входило сорвать не всю конференцию, а выступление определенного, особенно ненавистного КГБ человека. Такого, скажем, как Олег Калугин. Покричав во время его выступления, сделав вид, будто понял совсем не то, что в действительности было сказано, и выразив свое якобы глубокое возмущение, спецагент спокойно уходил. Работу он выполнил, а конференция его не интересовала.

Для «аккомпанемента» к докладу Александра Николаевича, по моим наблюдениям, были посланы сразу трое «возмущенных граждан». Но ни сбить его, ни вывести из себя этим профессионалам не удалось и в малой мере. Спокойно, с достоинством он отвечал на все непростые вопросы не только провокаторов, но и впрямь не вполне доброжелательной аудитории, с великим мужеством оценивал судьбу и свою, и всей России. На этот раз мы работали вместе.

Но время было уже упущено. КГБ медленно, но верно, при равнодушии и непонимании этого президентом Ельциным, переходил от наблюдения и контроля к управлению страной.

У всех нас, и в первую очередь у Александра Николаевича, был свой путь, была общая цель, к которой мы шли, в чем-то помогая и в чем-то мешая друг другу. И мы не можем сказать, к чему в конце концов мы пришли и хоть немного подтолкнули к достижению этой цели нашу Родину. Но мы хорошо знаем, что без Александра Николаевича мы бы не вырвались из концлагеря. И потому, несколько мешая жанры, перепутав и без того неуместный здесь исторический очерк с тостом за юбилейным столом, я хочу еще раз поблагодарить Александра Николаевича за то, что он есть, за то, что он для всех нас и для меня лично сделал, и пожелать ему нерушимого здоровья и долгих лет жизни.

Опубликовано на сайте: 12 ноября 2009, 12:06

10 комментариев

  1. Кабуд

    На счет калугина. Убийца и манипулятор. Странно что это в 2009 уважаемый Сергей все еще не понимал.

    Укажу 2 обстоятельства.

    После атаки 9-11 наше доверенное лицо, из аппарата одного из политиков США по нашей прозьбе общалось з Калугиным с целью выяснить знает ли он что русские стоят за нападением на США 9-11, 2001.

    И это подтвердилось. Не на уровне ‘улик’ но для нас сомнения в том что калугин знал- исчезли.

    А далее , намного позже, Саша Литвиненко рассказал публично что Ал Кайда стропилась русскими службами и он, Саша, был привлечен к операции: обеспечивал невмешательство МВД в работу ФСБ с Ал Завахири, пребывание которого в России официално подтвердило само ФСБ. Типа они не знали кто это. хахаха.

    A несколько позже произошла такая ситуация: http://en.wikipedia.org/wiki/Paul_Joyal

    В конце февраля 2007 Пол Джоал рассказал на основном телеканале США NBC о смерти Литвиненко. 1 го марта Пол с дуру отобедал с калугиным, а вернувшись домой был подстрелен на пороге но чудом остался жив: спасла его жена, медик, которая случайно была дома.

    Еще история: некто близкий к убитым в Смоленске в 2010 полякам, погибшим на самолете, кто чудом не оказался там, потому что представлял совместно продуцированный с Нютом Гингричем документалный фильм в вашингтоне,

    рассказал такое:

    после массового убийства полского руководства в 2010 этот человек в Польшу не вернулся, а остался в США. Телефон свой он тоже отключил на довольно долгое время, на пару месяцев. Когда же он его включил – НЕМЕДЛЕННО раздался звонок от калугина с приглашением ‘в гости’- наверное хотели добить.

    Также удивляет что уважаемый Сергей называет Анатолия Голицына ‘полусумасшедшим’. Видимо Сергей никогда не читал книгу Голицына. А зря. В книге new Lies for old содержится практически тоже самое что и в газете Правда советского времени,

    только НАПИСАНО ПРЯМО. Коротко говоря: если Правда писала о ‘прогресивных силах’ в буржуазных странах, то Голицын обяснил, что это- советские терористы и т.д.

    Ничего ‘сумасшедшего’ там нет, а наоборот, удивително глубокий анализ с точнейшими прогнозами ВСЕХ событий НЕП-2, перестройки, данный за несколко десятилетий ДО. Голицын перешел на нашу сторону(США) в 1961 и все изложил, а книгу издал в 1984. Издателство издавшее ее было тут же атаковано судебным иском по другому поводу, организованным структурами СВР в сша и прекратило существование. Голицына агентура КГБ внедренная в ЦРУ успешно дискредитировала, но не все так просто..Но это уже другая история.

  2. Sergei Grigoryants

    Что касается Голицына, то я к нему отношусь очень серьезно и к его книге тоже. Именно с него будет начинаться моя книжка «Полвека советской перестройки», там очень много как раз о замечательной точности его материалов уже написано, но я сначала хочу кончить одну и потом переходить к этой. Упоминание Голицына полусумасшедшим я нашел в своей статье о Яковлеве, но это был 2003 год, я еще не читал его книгу, а Михаил Яковлевич Геллер, который мне говорил о нем, на самом деле очень многого в нем не понял.

    Что касается моего доверия к Калугину, то Вы его сильно преувеличиваете. То, что присылались какие-то сотрудники ГБ, чтобы сорвать его выступления, как впрочем и выступления десятков других — мое вступительное слово срывал Жириновский – для меня не было достаточным основанием испытывать доверие к генералу КГБ. Вы видимо еще не нашли принципов проведения конференций КГБ. В их организации не мог принимать участие ни один из настоящих или бывших сотрудников любых спецслужб СССР или России, но слово мы давали, как правило, почти каждому из них, кто говорил правду или лгал по любому поводу. Не допускались только те, кто бил себя в грудь, говорил о любви или ненависти, но не знал сути дела. Серьезным ограничением для лжи была невозможность уйти с трибуны после своего доклада. Необходимо было ответить на все вопросы, задаваемые из далеко не наивного зала. Я при своем долгом тюремном опыте никогда не доверял ни одному сотруднику КГБ. Каждый из них обязательно что-то держит за пазухой, что-то не договаривает. Кстати говоря, это касается и Литвиненко.

    О событиях в Америке я первый раз слышу и поэтому внятного мнения у меня нет, хотя думаю, что Калугина серьезно опекает ФБР и вряд ли дает возможность для каких-то уголовных действий.

  3. Кабуд

    ПОнял про Голицина. Его дочь этим сволочам удалось подсадить на наркотики- такие вот слухи ходили.

    Очень похожим образом как эти гады убили Вашего сына погиб и Тенгиз Гудава в Праге совсем недавно, в 2008 кажется.

    И тоже похожим образом убиты свое детей Саши Муратова на Украине.

    опытный убийца калугин действует осторожно.

    а этот эпизод:
    http://en.wikipedia.org/wiki/Paul_Joyal

    совершенно типичная наводка. Поймать калугина на соучастии в покушении на жизнь Пола Джояла никак не удастся- он с ним толко ‘обедал’.. но видимо так показал кому-то кого они наняли – вот ТАРГЕТ.

    Звонок на мобилу поляку тоже не несет в себе инкриминирующих обстоятельств

    Но хорошо известно что с крыши здания в бронксе, где у русских живет вся их банда для оон, консулства- они в состоянии слушать все мобилы в радиусе 40 миль: описано детално Сергеем Третяковым в книге Comrade J. Кка минимум ‘они’ поставили номер поляка на контроль и когда он включил мобилу- калугин уже ему и звонит и зазывает.

    В связи с такими делами в США на телевидении просто боятся говорить о русском терроризме. Гленн Бек, который несколько лет вел очень популярную передачу на Фокс Нюз один раз упомянул Литвиненко, так он даже фамилию четко не произнес. Вскоре и как мы думаем тоже после возникновения у него интереса к ‘русской’ теме его передачу с 2 миллонами ежедневных зрителей на Фоксе ..прикрыли.

    Я Вам написал имейла: мы бы хотели взять у вас интервю, если позволите.

    С наилучшими пожеланиями,

    Сергей

  4. Кабуд

    Материалы конференций о КГБ очень интересны, я прочитал из 5й многое.Конечно прочитал о принципах их проведения. Интересно бы почитать или послушать вопросы.

    Думаю причина анезда на вашу семью в период 5й конференции очевидна.

    В ней в докладах о методах контроля за сознанием и создании ‘камикадзе’ точно описаны методы примененные видимо русскими для подготовки бевиков ал кайды к атаке 9-11-2001.

    В 1996, если не ошибаюсь, Ал Завахири как раз и был в России, что ФСБ признали, о чем в 2002 писал Вол Стрит Джорнал а позже подтвердил Литвиненко.

    В 5й конференции подробно в одном из докладов указано как ‘эксперт-убийца’ поясняет что из 100 солдат 2-3 он может превратить в дистанционно управляемого с отсроцкой по времени ‘брейвика’ или ‘мохамеда атту’.

    А Мохамед Атта, которого считают главой групы нападения 9-11, в 2001 посещал Прагу.

    Был большой скандал, об этом писали газеты типа ню йорк таймс даже. В Вики есть статя о Prague Connection.

    А незадолго до, сотрудник чешской СТБ(безопасности) из честных антикомунистов, накопал о связях иракского посолства с местными чешскими терористами из радикалных леваков, взрывавших бомб в Чехии.

    Если не ошибаюсь его фамилия Хучин. Хучина арестовали в чехии тогда по абсолютно сфабрикованому обвинению, хотели убить в тюрьме. Его друзя обратились к нам(моему другу имеющему связи в висших сферах США). Он обратился к Колену Пауелу. Пауел вмешался с публичной критикой Хавела(тоже редкостного негодяя что увы мало известно) Хучина удалось спасти, судебные дела над ним длилис еще несколко лет и закончились полным оправданием. Вообщем этот мерзавец Вацлав Хавел имел прямое отношение к атаке по США 9-11: прикрывал какието ‘операции’ русских с ал кайдой на территории Чехии.

    И об этом надо говорить тоже. Тем более что все опубликовано и осталось лишь проделать элементарную дедукцию

  5. Кабуд

    О хучине и преступлениях режима Хавела протви него есть тут

    http://en.wikipedia.org/wiki/Vladimír_Hučín

    его друзя в чехии весьма напуганы и не считают эту чехию свободной страной. Обычно вообще ненхотят иметь дело с русскими или лицами из восточного блока. Чехия полностю контролируется русской орг преступностю как и Польша.

  6. Кабуд

    http://en.wikipedia.org/wiki/Mohamed_Atta's_alleged_Prague_connection

  7. Кабуд

    наверное самая наиболее деталная информация о настоящем Хавеле и многих событиях в Чехии содержится тут

    http://books.google.com/books?id=jZ0PnEceSwoC&printsec=frontcover

    В книге собраны интервью с рядом очень известных политических игроков, экспертов, ветеранов спецслужбв с обоих сторон линии фронта холодной войны, в том числе В. Буковским, министром обороны США и директором ЦРУ Робертом Гейтцом и др.

    Особенно интересны касательно Хавела интервю с чехами: их там много.

  8. Кабуд

    Книга с информацией о Вацлаве Хавеле и его давних связях с КГБ, работе на них и т.д. указанная выше также может быть частично прочитана тут(даже кажется другие отрывки поданы)

    http://www.amazon.com/gp/reader/1609111664/ref=sib_dp_pop_toc?ie=UTF8&p=S006#reader-link

  9. Кабуд

    большой отрывок тут

    https://docs.google.com/document/pub?id=10aC5Z-9eNDsAIIJTePRxxfVlCl4ppQQwgw5T7-ubAI0

    я лично знаком с рядом интервюированых для книги и док фильма который еще не вышел по книге

    Все намного серьознее чем обыватель представляет

  10. Ливший

    По-моему, господин “Кабуд” неправильную какую- то траву курит:))))))