Комментарии на: Борис Стомахин – русский политзаключённый

От: Александр

Александр — Fri, 24 Oct 2014 08:36:34 +0000

Борис Стомахин в ИК-10 Пермского края: «склонен к побегу, суициду, неповиновению, “Э” – экстремист»
04-10-2014
Зона строгого режима в Пермском крае Чусовского района, прилегающая к поселку Всесвятский, выглядит как область жуткого гуманитарного бедствия, случившегося то ли вследствие ядерного удара, то ли из-за падения метеорита, подобного Тунгусскому. Сразу видно: “здесь птицы не поют, деревья не растут”. За толстым забором с колючей проволокой простирается словно выжженная территория: щебень да убитая почва. Пресловутая лагерная пыль так и клубится под колесами грузовиков, под ногами зэков в черных куртках и кепках и их конвоиров. Зелени совершенно не видно. Повсюду стоят грязно-белые и серые бараки, торчат по периметру лагеря вышки с вооруженными вертухаями, раздраженно брешут то и дело овчарки.
Поселок Всесвятский, расположенный впритык к этому неприятному месту, резко контрастирует с ним по виду и настроению. Непосредственно среди елок разбросаны уютные домики. Этот обитаемый лес простирается живописным массивом вдаль, до горизонта, а сбоку от него – пустынная дорога. Как мы узнали позже, ведет она в две две зоны – особого режима и общего. Пермский край вообще славится такими заведениями. В этих местах мотали срок Владимир Буковский и Сергей Ковалев. Теперь вот Борис Стомахин принял от них эту историческую эстафету, будучи этапированным из московского СИЗО “Медведь” сюда, в ИК-10, с месяц назад.
К нему-то на свидание мы и приехали из Москвы: Регина Леонидовна Стомахина, Максим Чеканов и я. На плечи Максима легла вся тяжесть транспортировки собранной для политзека “дачки”.
Здесь же, подле зоны, расположена и спецгостиница ИК-10, в которой мы остановились. Родственников заключенных в эти выходные прибыло невероятно много. В комнате для ожидающих свидания народ довольно быстро перестал помещаться, большая толпа образовалась на холоде, на улице. Прошло полдня, а собранные заявки все еще не были подписаны начальством. Несколько раз я звонила в корпус для свиданий, поторапливала тянущих эту волокиту, за что была резко осуждена другими ожидающими. “Не надо злить администрацию, – сказали мне они, – все равно они сделают так, как хотят. А потом еще и отыграются на узниках”.
Такая реакция людей не была для меня сюрпризом, конечно. Система берет у них близких в заложники, и они готовы терпеть любые унижения и издевательства – и никак не бороться, чтобы, не дай бог, “не сделать хуже”. Мазохизма нашим несостоявшимся гражданам не занимать: им так комфортнее живется, увы.
Мне, кстати, моя активность нисколько не навредила. Довелось мне идти бумажку подписывать к местному замначальника колонии. Назвалась я сестрой Бориса. “Нам известно, – заявил мне этот замначальника, посверливая меня профессиональным взглядом, – что у Стомахина ни братьев, ни сестер нет”. Я пояснила, что являюсь узнику двоюродной сестрой и сопровождаю его маму, у которой больное сердце. Не знаю уж, какой довод подействовал, но бумажка была подписана.
Борис глазам своим поверить не мог, когда увидел меня рядом с Региной Леонидовной в комнате для встреч, а не через стекло с общением по телефону: ведь допуск возможен только для самой близкой родни. К тому же радикальный публицист столкнулся с таким прессингом в лагере, что поблажек для себя не ждал. Он, правда, не учел, что иной раз родственники могут так “запрессовать” заключенного, уговаривая его слушаться начальство, чтобы “хуже не стало”, как и у подосланных “ссученных блатных” не всегда получится…
За Стомахина в этом “исправительном” заведении взялись сразу, с задором. Поставили его на “профучет” как неблагонадежного и начали применять свою особую “профпрофилактику”.
“Профилакторий” начался еще в пересыльной тюрьме, в Перми. Борис писал в письме, что к нему приходили оперативники, пытались “поговорить”. Один молоденький опер все его фотографировал, а также запугивал – мол, сидеть он будет под особым, неусыпным приглядом. Обещал еще одно дело на него состряпать (это уже четвертое, видимо, по счету). Выспрашивал, собирается ли политзек соблюдать тюремный режим. Все эти разговоры были неспроста.
Едва Стомахин вышел из карантинного барака, как в него вцепились местные оперативники. Велели Борису ходить и отмечаться к дежурному на вахту каждые два часа. Всего восемь раз в день, поскольку у него, видите ли, выявлена склонность к побегу. Борис оторопел. Но вспомнил ничего не значащий, как ему тогда казалось, обмен репликами с каким-то из любителей “разговоров по душам” в погонах. Тот спросил его недавно, что он думает о побеге из этого заведения. Борис ответил, что порадуется за любого, кому это удастся. Только вот ему самому это не светит: перелом ноги и отростков позвонка не дают такой возможности. Добавим к сказанному, что Борис пользуется при ходьбе тростью.
Сотрудники пермского ГУЛАГа поставили Стомахина на “профучет” не только из-за “склонности к побегу”. Но еще и выявили у него с каких-то пирогов склонность к суициду, а также к неповиновению, в связи с чем пометили его шконку красной полосой. А еще буквой “э” украсили, что означает “экстремист”. Для “профилактики” теперь вертухаи являются к нему даже по ночам, чтобы проверить, достаточно ли благонамеренно он спит, не замышляет ли чего во сне.
В таких условиях терпение быстро лопнет у любого, даже самого закаленного зэка. Борис отказался наотрез ходить и расписываться в журнале каждые два часа. Тогда ему стали подсовывать журнал вечером, чтобы он за весь день “оптом” расписывался. Борис отклонил и это заманчивое предложение. Тогда его отправили на 15 суток в ШИЗО, где собачий холод, кормят одной сечкой да перловкой, а постель уносят в пять утра. Сидеть можно только на табуретке, а прилечь запрещается категорически.
Едва Борис отбыл это наказание и вернулся в отряд, как к нему опять с журналом: отмечайся, как положено! Он начал возражать, тогда ему пригрозили новым сроком в ШИЗО, а затем и в СУСе. СУС – это такие строгие условия содержания в отдельном бараке, где не разрешают свободное перемещение и прогулки по лагерю, где усиленный надзор, а свидание раз в году. “Дачка” – тоже.
В таком вот противостоянии один на один с этой гнилостной и фашистской системой мы и застали Бориса Стомахина. Естественно, он был расстроен, но совершенно непреклонен: “Ничего им подписывать не буду. Отмечаться ходить – тоже!” И уговоры Регины Леонидовны никакого действия тут не возымели…
В Перми есть свои правозащитники из ОНК. Мы им писали, предупреждали, что везут в их края политзаключенного из Москвы. Они посетили колонию не так давно, радикальный публицист даже стоял перед ними в общем строю тогда. Но слона-то они, как говорится, и не приметили. Развернулись и ушли, ничего не спросив. Печально.
Очень бы хотелось, чтобы и московская ОНК все-таки отреагировала на бурную деятельность склонных к “профпрофилактикам” полицаев с их журналами и спецусловиями для отдельно гнобимых политзэков. Зона-то здесь скорее “красная”, “сучья”, то есть стукаческая. Местные уголовнички, сотрудничающие с администрацией, уже начали наезжать на Бориса в связи с участившимися у них шмонами. “Это из-за тебя нас шерстят, – сказали уголовнички, – ходи и расписывайся, как велят, а не то мы с тобой разберемся”.

Вера Лаврешина
http://zagr.org/1506.html

От: Александр

Александр — Wed, 22 Oct 2014 04:58:21 +0000

У людей , в России особенно, всегда были неприязненные отношения к инакомыслящим .

Неприязненные отношения зависят от многих факторов, источники которых ещё предстоит кому-то исследовать.

Действительно, но почему людей надо
бросать в застенок только за то, что он не так мыслит как иные люди ?

Возникает парадокс, но если человек
за его убеждения, слова, мысли будет
брошен в застенок, то он, что пере-
станет мыслить по иному ?

Весьма и весьма странная логика.

От: Аноним

Аноним — Sun, 06 Jul 2014 05:24:13 +0000

т.наз.”судьи и обвинители”на т.наз.Нюрнбергском”процессе”-все поголовно были бандюгами и людоедами.

Стыдно,Григорянц!

От: Андрей Деревянкин, бывш. политзаключенный 1984-87, 1997-98, 2000-04

Андрей Деревянкин, бывш. политзаключенный 1984-87, 1997-98, 2000-04 — Wed, 27 Nov 2013 15:34:41 +0000

Есть Божия правда, совесть, просто здравый смысл, которые несравненно выше сиюминутных “Международной Амнистии” и “Мемориала” (вспомнит ли кто-нибудь о них лет через 100-200?) Если следовать им – правде, совести, здравому смыслу – ответ на вопрос “кто есть политический заключенный?” всегда очевиден.
Вообще, что за такая зацикленность на правозащитниках и их оценках? Кто их уполномочил свыше вершить суд? Или это ввиду из вегетарианства? Но вегетарианцы кришнаиты вовсе не выше невегетарианцев христиан или патриархов Авраама, Исаака и Иакова, кушавших мясо, а даже совсем наоборот.
Применение или неприменение силы, как и вегетарианство, само по себе не есть ни добро, ни зло.
Разрез на теле может быть и спасительным разрезом хирурга и раной нанесенной маньяком.
Разве “правозащитник” – это венец творения из чина ангелов и архангелов?
Разве такие представители высочайшего человеческого духа как Спартак, Ян Палах, Жанна Д’Арк, Джон Браун или Александр Матросов были правозащитниками? Напротив, четверо из перечисленных держали в руках оружие.
Политические ли заключенные декабристы, организовавшие вооруженное восстание, террористы Вера Фигнер, Николай Морозов? Да, конечно, скажет любой жандарм, прокурор или тюремщик царской России, не говоря уже о русской дореволюционной интеллигенции.
Как видим, царская Россия, оказывается, была намного прогрессивнее “Международной Амнистии”, “Мемориала”, МХГ, не говоря уж о путинских тюремщиках, в подходе к проблеме политических заключенных.
Даже полуграмотные городовые и надзиратели понимали, что политический заключенный есть любой заключенный, репрессированный по политическим мотивам.
Дискутировать допустимость вооруженной борьбы, сопротивления злу силою, можно до бесконечности – как любые теологические, моральные вопросы. Хотя вопрос этот, например, достаточно ясно разрешен в работе русского философа-классика Ивана Ильина “О сопротивлении злу силою”.
Есть и высказывание Уинстона Черчилля, вовсе не революционера, которое тоже можно применить к этой проблеме – об отношении к применению силы: “Есть вещи, которые хуже, чем война – бесчестье хуже, чем война, рабство хуже чем война.”
Другое дело, что оправдан различный подход к тем политзаключенным, кто не применял оружия, и к тем, кто вел вооруженною борьбу.
Свободное и цивилизованное общество не применяет репрессии против тех, кто действовал исключительно словом.
И так же вполне справедливо, что вступивший на путь вооруженной борьбы должен быть готов поплатиться и собственной жизнью, и с такой же готовностью вступить на эшафот или встать к стенке, под пулю, как он распоряжался жизнями других.
Наивно требовать безусловного навеки освобождения всех политзаключенных, как и рая на земле. Политзаключенные были, есть и всегда будут, пока есть несовершенное человеческое общество.
Главная проблема – в соблюдении статуса политического заключенного, особом к нему отношении, отдельном содержании от прочих заключенных и т.д

Не правозащитник

От: Евгений Ихлов

Евгений Ихлов — Wed, 27 Nov 2013 15:25:55 +0000

Можно ли печатно оправдывать терракты и призывать к ним? А при замене в тексте русские на таджики-гастарбайтеры?

От: Таня Йенсен

Таня Йенсен — Tue, 26 Nov 2013 20:06:57 +0000

Спасибо за статью. У нас, как правило, за слово и сажают.

От: LisA kitaiskaya

LisA kitaiskaya — Tue, 26 Nov 2013 16:31:55 +0000

Не являюсь единомышленницей Бориса, потому что он особенно не любит русских, а я гомосапиенсов недолюбливаю в целом, как биологический вид, и в сортах не разбираюсь. Тем не менее согласна, что Борису не место в тюрьме – ведь он никого не побил. Нельзя сажать за слово!